Дело в том, что при наблюдении земной поверхности из корзины воздушного шара, ее неровности сглаживаются почти до одинакового уровня, вследствие громадной высоты пункта наблюдения. В половине двенадцатого, продолжая двигаться в южном направлении, мы увидели Британский канал, а спустя пятнадцать минут линия прибоя находилась как раз под нами. Миновав ее, мы решили выпустить немного газа, так как хотели выбросить гайд-роп с буйками. Минут через двадцать первый буек находился в воде, за ним второй; после этого шар оставался на одинаковом уровне. Теперь мы решились испытать действие винта и руля: нам хотелось изменить направление шара, повернув его более на восток, к Парижу. С помощью руля мы исполнили этот маневр почти мгновенно. Теперь шар направился почти под прямым углом к ветру. Мы пустили в ход движущий механизм и с радостью убедились, что он действует вполне успешно. Мы девять раз прокричали "ура!" и бросили в море бутылку с запиской, содержавшей краткое изложение принципа изобретения. Но наше торжество тут же и кончилось, благодаря непредвиденной случайности, которая сильно встревожила нас. Стальное колесо, соединявшее заводной механизм с двигателем, неожиданно соскочило со своей оси (вследствие неосторожного движения одного из матросов). Пока мы возились, прилаживая его на старое место, стремительное течение воздуха подхватило шар и понесло его к Атлантическому океану. Мы летели с быстротою пятидесяти или шестидесяти миль в час и миновали Кап-Клир, прежде чем успели исправить механизм. Тут мистер Энсворт сделал смелое, но, на мой взгляд, отнюдь не безрассудное и не химерическое предложение, тотчас же поддержанное мистером Голлендом, — именно: воспользоваться увлекавшим нас воздушным течением и попытаться достигнуть Северной Америки. После непродолжительного размышления я присоединился к этому смелому предложению, которое (странно сказать) встретило возражение только со стороны матросов. Но мнение большинства пересилило, и мы отправились на запад. Находя, что буйки только замедляют движение шара, мы выбросили пятьдесят фунтов балласта и подняли гайд-роп (посредством ворота). Результат этого маневра сказался немедленно, и так как к тому же ветер усилился, то мы понеслись с несказанной быстротой, — гайд-роп летел за шаром, как вымпел за кораблем. Нужно ли говорить, что в самое короткое время мы потеряли из вида берег. Корабли то и дело попадались нам навстречу; большинство лежало в дрейфе. Наше появление возбуждало сенсацию; многие суда встречали нас салютами из сигнальной пушки; матросы приветствовали аэростат громкими криками (которые мы слышали удивительно отчетливо), маханьем шляп и платков. Так прошел день, без всяких особенных приключений, а с наступлением ночи мы попытались определить длину пройденного пути. По приблизительному расчету мы сделали не менее пятисот миль; вероятно, гораздо больше. Машина все время действовала и, без сомнения, не мало способствовала нашему движению. С наступлением ночи ветер превратился в настоящий ураган, океан, расстилавшийся под нами, был ясно видим вследствие фосфоресценции. Всю ночь ветер дул с востока, предвещая успех нашему предприятию. Холод и сырость давали себя чувствовать, но корзина была поместительна; мы улеглись на дне и устроились довольно сносно с помощью одеял и пальто.
P. S. (Мистера Энсворта.) Никогда в жизни я не испытывал такого возбуждения, как в последние девять часов. Не знаю чувства более возвышающего, чем странное ощущение опасности и новизны при таком предприятии, как наше, Дай бог, чтобы оно удалось! Я желаю успеха не ради собственной незначительной особы, а ради великого торжества человеческих знаний. Предприятие до такой степени просто и исполнимо, что я удивляюсь, — как никто не попытал счастья раньше нас! Один такой ураган, если он продлится четыре-пять дней (а они сплошь и рядом бывают еще продолжительнее), легко перенесет шар от континента до континента. При таком урагане широкий Атлантический океан становится простым озером. Больше всего поражает меня глубокая тишина на море при таком сильном волнении. Воды не подают голоса небесам. Безбрежный, пылающий океан кипит и бьется, огромные валы — точно немые великаны, схватившиеся в судорожной борьбе. В такую ночь человек ж и в е т! Я не променял бы ее на целое столетие обыденного существования.