— А что тебя волнует? — спросил он наконец. — На меня женщина настучала, твоей вины тут нет. А если тебе от меня что-то надо, то тут говорить не о чем. Мы квиты.
— Не до конца!
Мачеевский внезапным броском повалил поэта на нары и придавил его к стене. Закшевский пытался отбиваться вслепую, но с лицом, втиснутым в пыльное одеяло, не мог шевельнуться, терял дыхание.
— Меня интересуют твои столь меткие ассоциации, Юзек, — неспешно продолжил каверзным голосом младший комиссар. — Настучала и счастлива. А ты на кого настучал, что у тебя рожа такая довольная, а?!
— Ку… ва, Зы… а… — задыхался арестант, — ты чего?
— Это я спрашиваю: «Ты чего»! Ты чего, радость моя, настучал Томашчику? Пшёл вон, чума тебя забери, я подозреваемого допрашиваю! — рявкнул он, услышав, что вертухай шуршит под дверью.
— Так точно, пан комиссар! — Глазок с тихим скрежетом закрылся.
— Ни… чего… — выдавил Закшевский.
— Ничего? Как спортсмен спортсмену?
— …сти, ку… ва, задуши…
Мачеевский немного ослабил хватку.
— Гайец мертв, — сказал он. — Его убрали через день после нашей встречи. Если это ты стукнул про него Томашчику…
— Зыга, ты себе по башке стукни! Лучше дубинкой… Чтобы я стучал Томашчику?! — Поэт был не просто в бешенстве — он был оскорблен до глубины души.
— Ладно. — Младший комиссар, отпустив его, встал. — А ты уверен, что у тебя как-то не сорвалась с языка его фамилия? Случайно.
— Я опытный конспиратор, сам ведь знаешь, — сказал с горделивой ноткой Закшевский.
Мачеевский обошел молчанием, что он думает о конспиративных навыках люблинских коммунистов. Слишком много он слышал от отца и дяди о прежней ПСП[48], чтобы заверения редактора «Нашего знамени» могли произвести на него впечатление. Да и сам принимал участие в его шпионских играх на Кравецкой.
— Может, он так тебя укатал, что ты совсем сдурел?
— Сам ты сдурел! — распетушился арестант. — Хоть он меня и допрашивал несколько часов, я все время повторял одно и то же. Сам слышал. Он: «Твоя фамилия?» — а я: «Дзержинский». И дальше в том же духе, пока ему не надоело. Я получше твоего знаю, что либо имеешь обдуманную отмазку и этого держишься, либо все время запираешься. А чтобы о Гайеце? Да ни в жисть! Тогда мне пришлось бы колоться, что со мной был ты, потому что все равно б выяснилось.
— Об этом лучше даже не думай, Юзек. Храни тебя Господь! — посоветовал сладким голосом Зыга. — Итак, заключая научно, не ты?
— Не я. Зуб даю.
Младший комиссар едва заметно улыбнулся. В устах Закшевского эта блатняцкая клятва звучала натуральнее, чем когда ее произносил Зельный. Несмотря на то что, в отличие от прилизанного агента, поэт учился в люблинском университете и какое-то время вращался в снобистских артистических кругах, но в душе он был самый натуральный хулиган. И если уж зарекался «зуб даю», это должно было быть чистой правдой.
— Холера! — буркнул Мачеевский. «А значит, утечка от нас», — мысленно добавил он.
— Чего ты так, Зыга? — Поэт был настолько удивлен, что даже на минуту забыл о своей обиде. — Ну, допустим, нашего Гайеца убрал не Томашчик?
— А это уже, Юзек, не твоя забота. Лучше вообще забудь о встрече с Гайецом. Не затем, чтобы меня покрывать, — это дружеский совет. Ради твоей безопасности. Руку? Насколько я знаю, отель у тебя здесь только на двое суток, а как выйдешь, дам тебе реванш на ринге.
— Руку. — Закшевский протянул ладонь. — Если б ты все же что-то мог сделать… Факт, камера по первому разряду, но скука тут страшная.
— Понятия не имею, но подумаю. Только тогда ты снова станешь моим должником, — добавил он и стал колотить в дверь. — Надзиратель!
В тюремном коридоре раздались шаги вертухая. Тявкнул отворяемый засов.
Еще из Замка Мачеевский по телефону велел Крафту вызвать в комиссариат Фалневича и Зельного, хотя согласно служебному графику они начинали только с двенадцати. Когда они явились, младший комиссар запер дверь кабинета изнутри.
— Что-то случилось, пан начальник? — спросил обеспокоенный Фалневич.
— Здесь все время что-то случается, — буркнул Зыга. — Здесь не часовня, а следственный отдел. Вилчек, вспомни полностью вчерашний день. Час за часом. С кем говорил, кто тебя видел? Каким образом, в конце-то концов, младший комиссар Томашчик дознался, что мы ведем Гайеца?
Агент перечислил начальника канцелярии на сахарном заводе, дворника, a с помощью записей в блокноте воспроизвел даже весь путь на Пяски и обратно.
— Я ни с кем об этом задании не говорил, пан начальник, Богом клянусь! — бил он себя в грудь. — Вернулся, написал рапорт и сразу отдал его комиссару Крафту.