Зашелестела постель. Зыга увидел в зеркале, стоявшем на туалетном столике у окна, как девичья рука потянулась за чем-то, лежащим слева от кровати.
— Прошу прощения, но я последнюю неделю почти не спал, — начал он. — Не могли бы вы мне напомнить, что я здесь делаю?
— Вы заснули в пролетке, вот я и подумала, что, если вы выпьете кофе… Решила, что, если еще и коньяк предложу, вам станет получше. А тем временем… Боже, как вы храпели! — рассмеялась она совсем очаровательно. — А кровать здесь, как видите, только одна… Можно уже повернуться.
Перед ним стояла молодая женщина в стоптанных домашних тапочках, в просторном халате, с растрепанными волосами. Зыге, непонятно почему, вспомнились проститутки, которых они вместе с Зельным во вторник подняли с постели рано утром, в совсем уж неподобающий для этих барышень час. Однако в отличие от них панна Ядвига была явно смущена двусмысленной ситуацией.
«Типично!» — со злостью подумал он. Приглашает чужого мужика, а наутро краснеет! Зофья тоже наверняка поначалу смущалась, когда этот… Ему снова вспомнилась покойная жена. «Хорошо хотя бы, что между нами действительно ничего не было».
— Покушаете что-нибудь? — спросила панна Ядвига.
О лежащем в больнице Зельном не было произнесено ни слова, а младшему комиссару все больше хотелось яйцо всмятку. И это было очень опасно. Это угрожало одомашниванием, привыканием, ужином и ненужными осложнениями.
— Спасибо вам за все, но я должен идти, — решил он, упреждая еще более дурацкие мысли, какие могли бы ему прийти в голову. — Вы ангел, панна Ядвига. До свидания. — Он галантно поцеловал ей ручку и вышел.
Уже на улице Мачеевский пнул со злостью дверь школы домашнего хозяйства. Он был зверски голоден. Между тем от завтрака у панны Ядвиги он из-за угрызений совести отказался, а школьная столовая, в которой, похоже, и правда кормили вкусно и дешево, открывалась только в восемь. Стоять здесь и ждать еще полчаса с лишним он не собирался. У соседей машинистки наверняка появилась бы тогда тема для увлекательных сплетен.
Поэтому на завтрак он закурил папиросу и направился в комиссариат. Прошел мимо венерической больницы Святого Иосифа, перед которой, несмотря на столь ранний час, беспокойно кружил какой-то студент. Оглянулся на стоянку такси, рассчитывая, что, может, поболтает с паном Флорчаком, но там стояла только одна машина с незнакомым ему шофером. В конце концов в маленьком магазинчике на Тихой купил две булки и молоко. Солнце как раз уже взошло, и он устроился с этим на лавочке на Литовской площади. С крыши почты его тут же высмотрели голуби. Спорхнули всей стаей, но просчитались. Зыга и не думал с ними делиться.
День был холодный, но становился все более солнечным. Мачеевский стоял у открытого окна кабинета, запивая папиросный дым омерзительным чаем. Обычно он не курил при Крафте, который отказался от папирос год назад, когда у него родился третий ребенок — впрочем, снова дочка. Поэтому Генек экономил.
Однако этим утром Зыга должен был чем-то занять руки и заглушить нервы. К несчастью, едва его чуть-чуть успокоил никотин, на Краковском Предместье разорались газетчики:
— Люууублинский Ээээкспресс! Юрист побил бандита! Люууублинский Эээкс…
— Кууурьер! Раскрыта загадка убийства редактора Биндера! Награда полиции для адвоката Ленеее…
— Гоооолос! Восемь страниц за двадцать грошей! Увольнения на кирпичном заводе на Чехувке. Восемь страниц «Голоса»!
На письменном столе Зыги все эти газеты лежали уже больше часа, доставленные вместе с утренней почтой, однако он не имел ни малейшего желания их читать. Утешало одно: лимит сенсаций был исчерпан до конца года. И если его не уволят со службы, до ближайшего национального праздника еще далеко, а значит, он сможет отдохнуть, занимаясь обыкновенными бандитскими налетами, кражами в магазинах и на заводах, разборками с поножовщиной, которые разнообразит максимум труп, плавающий в Быстрице.
Он пробежал взглядом первые полосы газет. Недоставало единственное еврейской «Люблинер Тогблат», с которой газетчики бегали только по Старому Городу и Любартовской.
— Убийство месяца, — проворчал младший комиссар. — А может, и года.
Он уже собирался отодвинуть подальше пахнущие типографской краской листы, но привычка победила, и Зыга стал просматривать их. Тромбич первым заглотил выгодную для староства версию смерти Биндера, и «Курьер» даже поместил его фотографию. Мачеевский был уверен, что увидит это фото еще не раз, эксгумированное по поводу нарастающих политических скандалов между назначенной городской администрацией и правой оппозицией. Только скорее в «Голосе», когда новый главный редактор укрепится и перестанет трястись, что ему закроют газету.