Сергей никогда никому никаких обид не забывал, он превосходно помнил свое поражение на петербургских сходках зимой 1868/69 года. Жгучая, непроходящая злоба возбуждала в нем ненависть к этому надменному городу. В Петербурге он не мог себя чувствовать уверенно, свидетели его провала имели о нем сложившееся представление, к тому же он знал, что столичные студенты уличили его во лжи, а пострадавшие от женевских корреспонденции будут мстить, как он мстил им за поражение. Реванш за петербургское поражение Нечаев решил брать в Москве.
Чтобы добраться до Москвы, требовалось пересечь русскую границу с надежными документами. Сергей бежал из России с паспортом Николаева, полицейские власти могли об этом знать. Показываться с таким документом на пограничном пропускном пункте было рискованно. Поиски нового паспорта ни к чему не привели: кроме Бакунина и Огарева, в Женеве ему никто не желал помогать. Обстоятельства требовали переезда из Западной Европы куда-нибудь на юго-восток, где его еще никто не знал и была надежда раздобыть документы. В конце июля представился удобный случай. В Женеву прибыла группа болгарских революционеров для переговоров с русскими эмигрантами, в начале августа один из них возвращался домой.[302] Нечаев решил ехать с ним. Бакунин снабдил Сергея рекомендательным письмом для передачи в Бухаресте писателю и публицисту Л. Каравелову, имевшему связи с болгарской эмиграцией в Румынии. Каравелов отправил Нечаева к одному из руководителей освободительного движения, поэту X. Ботеву. Около 10 августа Сергей выехал из Бухареста в Брэилу, небольшой уездный городок на Дунае, и там провел около двух недель в беседах с Ботевым. Исследователи русско-болгарских связей считают, что Нечаев оказал на Ботева существенное влияние.[303] Ботев поселил Сергея у Д. Паничкова (Паничка). водившего знакомство с секретарем турецкого консульства, «выправлявшего турецкие и сербские паспорта» для лиц, отъезжавших в Россию учиться. Секретарь согласился раздобыть в турецком посольстве в Бухаресте паспорт для «русского социалиста-нигилиста Нечаева».[304] В последних числах августа 1869 года паспорт был получен, и Сергей через Одессу двинулся завоевывать Россию.[305]
Стремление «разбудить Россию», возбудить в ней «социальную революцию», превратилось в навязчивую идею молодых радикалов. Она цепко завладевала их умами и отвращала от созидания. В 1850-е годы желание сокрушать преследовало людей образованных. На смену им пришли фанатичные невежды, не имевшие даже отдаленного представления об управлении государственными и общественными институтами, их назначении и потребностях. Наверное, Нечаев понимал, что не следует необученного юношу ставить к ткацкому станку, он не сможет на нем работать. Но ему причудилось, что он способен главенствовать в революции и управлять державой. Гениально простой текст шекспировского «Гамлета» (монолог о флейте) писался для всех. Но почему-то многие думают, что он не для них и, уж конечно, не для таких, как Сергей Геннадиевич Нечаев.
«НАРОДНАЯ РАСПРАВА»
Нечаев прибыл в Москву утром 3 сентября 1869 года. Прошло ровно полгода со дня его бегства из России; позади остались Швейцария, Румыния, юг России, Одесса, где он пытался образовать первый кружок «Народной расправы».[306] С вокзала Сергей отправился к П. Г. Успенскому,[307] где впервые побывал еще в феврале 1869 года. В Москве у Нечаева более близкого знакомого не оказалось: одних арестовали по его же вине, другие скрывались. Петр Гаврилович заведовал книжным магазином и библиотекой А. А. Черкесова. Их владелец постоянно жил в Петербурге, поэтому Успенский на службе чувствовал себя вполне самостоятельно. Подъезжая к Москве, Нечаев решил, что более удачного адреса для первого визита у него нет. Любопытная деталь: Сергей знал служебный и домашний адреса Успенского, но писем из Европы ему не посылал. Берег на всякий случай? Возможно, решение об этом визите могло созреть у Нечаева и не в вагоне поезда Одесса — Москва, а значительно раньше.
В начале сентября чиновники III отделения уже располагали сведениями о возвращении Нечаева в Россию.[308] Его искали повсюду, сообщили московским жандармам, но им обнаружить его почему-то не удалось.
Во время петербургских студенческих волнений зимы 1868/69 года Первопрестольная сохраняла относительное спокойствие, сторонников нечаевского радикализма в ней не обнаруживалось. С. С. Татищев утверждал, что в университете и Земледельческой академии все же ожидались серьезные беспорядки.[309] В университете собралось несколько сходок, но без выдвижения политических требований. 24 марта студенты подписали петицию об официальном разрешении сходок, с ними говорил ректор.[310] На сходке 26 марта обсуждалась возможность создания кассы взаимопомощи и библиотеки. Однако большинство студентов вели себя вяло, и волнения затихли сами собой.[311] В Земледельческой академии поводом для беспорядков послужил запрет начальства приводить женщин легкого поведения в казенные жилые дома. К разволновавшимся юношам вышел ректор и в грубой форме прочитал им нотацию, чем возмутил собравшихся.[312] Беспорядки в академии вызвали беспокойство попечителя учебного округа и генерал-губернатора.[313] Начальник Московского губернского жандармского управления генерал И. Л. Слезкин 28 марта отправил в III отделение донесение:
«В Петровской (так называли Земледельческую академию, по месту ее нахождения в Петровско-Разумовском. — Ф. Л.) академии в последнее время обнаружились беспорядки, ближайшим поводом к которым, как дошел до меня слух, послужило следующее: часть студентов Академии пользуется квартирами в казенном здании, особо под их помещение назначенном. Некоторые из числа живущих там студентов позволили себе приводить в занимаемые ими квартиры женщин вольного обращения, что возбудило ропот других квартирующих в том же корпусе товарищей их, посещаемых нередко их матерями и сестрами. По заявлении о том жалобы недовольных Директору Академии, г. Железнов призвал к себе тех, на кого преимущественно падало обвинение в означенном неприличии и сделал им строгое по сему случаю внушение.
В каких именно формах и выражениях сделано было Директором такое внушение, в точности указать было нельзя, по последствием его было то, что обе стороны студентов, после взаимных между собою неудовольствий, начали негодовать уже на свое Академическое Начальство и до 40 человек из них, решившись оставить заведение, подали прошения об увольнении их из Академии. Директор Железное, не будучи в состоянии уладить возникшее таким образом неприятное дело, донес о том телеграммою г. Министру Государственных имуществ, который в ответ на то немедленно предложил вновь собрать означенных студентов и постараться убедить их отказаться от заявленного ими намерения оставить Академию».[314]
И в университете, и в академии волнения быстро улеглись. Зачинщиком университетских беспорядков генерал Слезкин назвал Ф. В. Волховского.[315] В это же время по Москве распространялось анонимное рукописное воззвание «Братья-товарищи!»,[316] призывавшее поддержать петербуржцев.
Желая расширить студенческое движение, вынести его за пределы Петербурга, столичные студенты 22 марта отправили в Москву депутацию. В ее состав вошли слушатели Медико-хирургической академии 3. К. Ралли и Л. Мгебров и студент университета Л. П. Никифоров.[317]
В это время в Москве действовало несколько кружков самообразования. Молодые люди слушали лекции своих товарищей, обменивались книгами, обсуждали прочитанное. Один из таких кружков в 1868 году организовал Всеволод Лопатин, брат выдающегося революционера Г. А. Лопатина. В конце августа в кружок вошел Ф. В. Волховский и вскоре сделался его руководителем. Кружок собирался у Н. Г. Успенской, младшей сестры Петра Гавриловича Успенского. С нею жили М. О. Антонова и невеста П. Г. Успенского Александра Засулич, сестра В. И. Засулич. Кружок посещало около пятнадцати человек.[318]
302
91 См.:
303
92 См.:
306
1 См.:
317
12 См.:
318
13 См.: Революционное движение 1860-х годов. М., 1932. С. 192; РГИА, ф. 878, оп. 1, д. 82, л. 96 об.