Приход: Кузнецов — 259 руб., Зубков — 100 руб., Прыжов — 25 руб., Черкезов — 125 руб., Беляева — 1 руб.; неизвестный — 50 руб., итого — 560 руб.
Расход: Нечаеву — 63 руб., Прыжову — 80 руб., Прокопенко — 50 руб., Рипману — 12 руб., Беляевой — 20 руб., Волохареву — 21 руб., Флоринскому — 50 руб., Гернету — 5 руб., итого — 301 руб.[363]
В Иванове Нечаев появлялся тайком, иначе его непременно отвели бы к жандармскому капитану Тимофееву: слишком многим он причинил неприятности. Поэтому к Зубкову ему пришлось посылать Прыжова. «Вернувшись из-за границы, Сергей не раз приезжал в Иваново, — рассказывала его старшая сестра Фатина, — и свидания имел с сестрой (Анной. — Ф. Л.) в лесу, на Сластихе. Перед ним приезжал всегда студент из Петербурга Н. В. Слюнин и предупреждал. Слюнин был влюблен в сестру и все делал по просьбе Сергея.
С. Г. был гримирован и жил, скрываясь, у Анны Осиповны Бабуриной; она с ним была близко знакома; Анна Осиповна была девица старая. У ней на дворе ее собственного дома был котел, под которым проводил ночи С. Г.
Отец после всех историй выкинул Сергея из головы и сестру на поруки не взял, а я взяла. Два раза приезжал студент звать отца на свидание к Сергею, но он не поехал. Сергей из-за границы слал письма, но отец, как получал их, так относил частному приставу. Все равно мы знали, если не отнесешь, то придут, чтобы забрать их. Годы были трудные, отцу много приходилось терпеть; вот у меня была и другая фамилия, так ничего, а у второй жены нашего отца детей выгнали из училища, не дали учиться. Все письма в шкатулке, которую привезла сестра, я сожгла в печке: боялась в те годы всего.
У Сергея была сильная воля; иногда он влиял на отца. Барышни, мои подруги, с первого взгляда на него переживали что-то особенное; влюблялись и уважали его. Я спрашивала его, «не носишь ли магнита?» Вот и сейчас на карточке он таков, что не хочется отрываться; он как бы разговаривает с тобой».[364]
Напомню читателю, что Анна Нечаева после обыска у Томиловой, 13 апреля 1869 года, была арестована и лишь 6 февраля 1870 года ее освободили из-под стражи, так что встречаться в Иванове с братом она не могла. Сергей прятался не только от односельчан, но и от отца. Г. П. Нечаев ожесточился против сына и, пожалуй, выдал бы его властям. Оказавшись во второй эмиграции, Сергей пытался завязать переписку с родными, но отец, не распечатывая конвертов, относил их помощнику шуйского пристава.[365]
В конце ноября Успенский написал подробный отчет о деятельности «Народной расправы», предполагалось, что Беляева и Прыжов повезут его в Женеву Бакунину. К этому времени «Народная расправа» насчитывала около сорока человек и практически ничего не предприняла сколько-нибудь серьезного, иначе нечаевское сообщество не ускользнуло бы от внимательного взгляда многоопытного Слезкина. Дело тут не в конспираторских способностях Нечаева: Слезкину и его лазутчикам не на что было обратить внимание. О чем же собирался Нечаев сообщать Бакунину? О том, что есть касса с наличностью в 259 рублей, склад маскарадной одежды с рясой, крестьянским платьем и двумя офицерскими мундирами да сорок ратников, что однажды посчастливилось взбаламутить нескольких студентов… Не об этом написал бы Нечаев, он-то уж сочинил бы. Не нам ему подсказывать.
В революционных делах Нечаев не преуспел, его «Народная расправа» ровным счетом ничего не сделала, родился маленький жалкий уродец, даже пискнуть не сумел. Замыслы были просты и грандиозны. Но для их воплощения требовались люди, способные силой заставить народ жить в чуждом ему утопическом обществе. Этому мешали установившиеся, общепризнанные нормы морали. Их можно объявить аристократическими, церковными, купеческими, то есть враждебными простому человеку, и заменить революционной моралью, но на это не так легко склонить. Тогда-то и возникает простейшая мысль — чтобы сделать людей податливыми, необходимо связать их общим преступлением, совместно пролитой кровью.
Случай представился сам собой. 19 ноября Отделение собралось в полном составе. Сергей предложил написанное им во время «полунинской истории» воззвание «От сплотившихся к разрозненным» расклеить в кухмистерской и библиотеке академии. Ему не терпелось возбудить беспорядки. Нечаев полагал, что во время беспорядков дела «Народной расправы» пойдут лучше; не мог же он не понимать, что дел пока никаких не было. Нечаев надеялся, что октябрьские волнения в университете перерастут в открытое выступление, для того и писалось воззвание, но тогда ничего не получилось. Появление воззвания на стенах кухмистерской и библиотеки, где постоянно бывает множество слушателей, неминуемо приведет туда жандармов, и они потребуют их закрытия, а виновников исключат из академии или арестуют, появится масса недовольных. Нечаеву возразил Иванов: «Люди останутся без еды и книг, возникнет недовольство, которое может перерасти в беспорядки». Иванов заявил, что воспротивится расклейке воззвания, уговоры собравшихся не спорить с Нечаевым ни к чему не привели. Серьезность конфликта усугублялась тем, что Сергей не желал допустить ослушания и в то же время опасался разрыва с упрямцем.
Иванова в академии любили, среди слушателей он пользовался уважением. «Нечаев настаивал. Спор принял очень резкий характер. «Дело пойдет на разрешение Комитета», — оборвал Нечаев. Иванов возразил, что и по решению Комитета на наклейку прокламаций не согласится. «Так вы думаете противиться Комитету?» — вскричал Нечаев. — «Комитет всегда решает точь-в-точь так, как вы желаете», — ответил Иванов».[366] Иванов открыто выразил сомнение в существовании Комитета и отказался повиноваться его нелепым указаниям. Кроме того, Иванов в запальчивости заявил, что выйдет, если захочет, из «Народной расправы» и организует свой кружок. Такого Нечаев допустить не мог. На одну организацию желающих не наскреблось, а тут конкурент, и какой. За ним пойдут, он в академии свой, его знают, он популярен. В стаде появился второй вожак, и еше неизвестно, кто победит, повеяло Петербургом, прошедшей зимой, позором поражения. Упрямца надобно устранить, так будет лучше. Наверное, с этой мыслью Нечаев покидал последнее собрание Отделения.
Приведу реплику из показаний Прыжова: «Иванов, отказываясь слушаться Нечаева, отвечал смехом на предложение представить деньги, которые он собрал, дразнил этим Нечаева, доводя его до бешенства».[367] Иванов жил на стипендию лесного ведомства и частными уроками, лишних денег у него быть не могло. В академии он несколько раз выбирался сборщиком кассы взаимопомощи, не об общественных ли деньгах идет здесь речь… с Нечаева станется. На одном из первых допросов Успенский рассказывал: «…Иванов, считавшийся сначала лучшим деятелем в обществе, впоследствии стал часто спорить с Нечаевым и вообще обнаруживать желание или создать независимое общество под своим руководством, или выдать Правительству их общество.
Вследствие этого он, Успенский, вместе с Нечаевым и Кузнецовым стали совещаться о том, как бы укротить Иванова. Нечаев прямо предложил лишить его жизни».[368]
На другой день вождь московских заговорщиков собирался ехать в столицу для инспектирования «девятого отделения» (так Нечаев называл петербургский кружок «Народной расправы»), но путешествие пришлось отложить. Рано утром к Кузнецову забежал взволнованный Прыжов и сказал, что Иванов «не желает больше слышать о Комитете, не отдает собранных им денег и устроит свою отдельную организацию».[369] С этим сообщением к Нечаеву в Петровско-Разумовское отправился Николаев, вскоре они вместе прибыли в Москву. Весь день прошел в совещаниях и переговорах парламентеров с отступником. Расходились по домам, собирались вновь, наконец Нечаев заявил Успенскому, Кузнецову и Прыжову: «Об этом передано Комитету, и Комитет поручил мне покончить это дело, так как я ошибся в выборе Иванова».[370] Все поняли, что речь идет об убийстве их товарища, и не желали соглашаться. Особенно противились Прыжов и друживший с Ивановым Кузнецов. Упоминание о мнении Комитета на этот раз никого не переубедило. Тогда Сергей решил несговорчивых припугнуть. Если, участвуя в «Народной расправе», Иванов не церемонится с её тайнами, то что от него можно ожидать, когда он выйдет из сообщества… примется все разбалтывать, вот-вот бросится доносить в III отделение, не донес ли уже, его надобно опередить, иначе конец так удачно начатому делу. Все, что мешает «революции», следует немедленно устранить. Успенский согласился раньше других, остальных пришлось уламывать. Николаев на первые обсуждения не приглашался. Сергей знал, что «агент» Комитета заранее согласен на все. Прыжов униженно умолял учесть его возраст, здоровье и слепоту. «Прыжов в то время, когда условились совершить убийство, — писал в показаниях Николаев, — просил Нечаева и всех нас избавить его от присутствия при убийстве Иванова, говоря, что он стар и слаб, но на это никто не согласился, говоря, что он должен фактически участвовать в убийстве; после же Нечаев говорил, что это было необходимо для того, чтобы Прыжов нас не выдал».[371] Поздно вечером разошлись по домам, сговорившись покончить с Ивановым завтра. Лишь Нечаев и Николаев спали этой ночью.