«Государь возвращался тогда из Крыма в сопровождении Дрентельна, — писал Феоктистов, — Гурко выехал ему навстречу; тотчас же начался разговор о Мирском. «Мы с Александром Романовичем не ожидали ничего подобного, — сказал Государь, — мы не сомневались, что Мирский будет повешен; по моему мнению, ты совершенно неуместно оказал ему милосердие».[798]
Раздраженный монарх начертал на помиловании Мирского следующую колоритную резолюцию: «Действовал под влиянием баб и литераторов».[799]
По распоряжению монарха, строжайше соблюдая тайну, создавая для этого фальшивые документы, руководители III отделения поместили помилованного Мирского в камеру № 1 Секретного дома Алексеевскою равелина Петропавловской крепости, где совсем рядом в «отдельном покое» № 5 седьмой год томился Сергей Геннадиевич Нечаев.
БЕСПОРЯДКИ В АЛЕКСЕЕВСКОМ РАВЕЛИНЕ
В Алексеевский равелин Мирский поступил 28 ноября 1879 года в два часа тридцать минут ночи из Трубецкого бастиона, расположенного в нескольких десятках метрах от Секретного дома. Одновременно с заключенным комендант крепости Е. И. Майдель направил смотрителю равелина П. М. Филимонову следующее предписание:
«Препровождаемого при сем по Высочайшему повелению, приговоренного к бессрочным каторжным работам, государственного преступника Леона Мирского предписываю принять и заключить в отдельный покой и содержать наравне с прочими заключенными в полнейшей тайне и под бдительным надзором, отнюдь не называя его по фамилии <…>. Причем предписываю поместить его в одну из комнат переднего фасада, так чтобы ни он, ни другие арестанты, при выходе на прогулку в сад, не могли и догадаться о су-шествовании друг друга, и без личного моего разрешения не выдавать ему никаких письменных принадлежностей, ограничиваясь выдачей только книг для чтения из имеющейся в равелине библиотеки».[800]
Фрак с остальным имуществом, находившимся при Мирском во время ареста в Таганроге, оказался в кладовой Секретного дома. Опись вешей занимает два листа и содержит предметы, характеризующие их владельца как франта.[801] Никто из поступавших в равелин народников не располагал столь обширным и изысканным гардеробом.
Команда, несшая караульную службу в равелине, ко времени появления в нем Мирского была окончательно «развращена» Нечаевым и выполняла почти все его распоряжения. Между ним и новым узником вскоре установилась связь.
Недоверчивому создателю «Народной расправы» понадобилось некоторое время для выяснения, не подсадной ли уткой служит вновь прибывший арестант. Убедившись в том, что Мирский есть тот самый террорист, стрелявший в Дрентельна, а не полицейский агент, Нечаев попытался отнестись к нему как к партнеру и просил его помочь связаться с волей. До поздней осени 1880 года, пока в равелине находились Нечаев, Мирский и Бейдеман, известна всего одна попытка узников установить сношения с народовольцами. На следствии о беспорядках в Алексеевском равелине рядовой Местной команды К. Вызов показал, что сначала Мирский, а за ним и Нечаев просили его «снести записку на Охту, в мелочную лавку около Порохового завода, где разузнать квартиру его (Мирского. — Ф. Л.) товарищей оберфейерверкеров Филиппова и Емельянова и передать записку, за что получить от них 20 руб., но он эту просьбу не исполнил <…>.[802] Адреса других лиц, с которыми следовало связаться в первую очередь, например, А. Д. Михайлова и Н. А. Морозова, Мирский почему-то Нечаеву не дал.
Сергей мучительно долго ждал счастливого момента, когда в равелине появится человек, способный связать его с руководителями революционного движения. Он с необыкновенной скрупулезностью, подобно терпеливому исследователю, изучал молодого террориста. Тюремное заключение в толстых стенах, отгораживающих от внешнего мира, приучило Сергея с обостренным вниманием наблюдать за тем немногим, что проникало в равелин и касалось его лично. За долгие годы сидения он привык обдумывать и взвешивать каждый свой, даже самый незначительный, поступок, каждое действие. На этот раз он особенно тщательно, казалось бы, все проанализировал. Ему так хотелось доверять новому узнику, но что-то настораживало. Он не знал революционеров-семидесятников, в его время таких не было. Террорист с повадками аристократишки; почерк, слог совсем для него чуждые; вот бы взглянуть на него, хоть на секунду, все стало бы яснее. И что это за революционер такой? Не знает адресов соратников, назвал каких-то фейерверкеров. Неужто партия состоит из одних фейерверкеров? Фейерверкеры понадобятся потом, после победы, но с ними одними революции не сотворишь. Да, не такого революционера поджидал он, этот ему не нужен.
Не сумевшему установить через Мирского связь с волей, Нечаеву оставалось одно — снова ждать.
Но все могло обстоять иначе. Зная о предписании Майделя, некоторые подробности о безумном поручике Бейдемане и лишенном всех прав состояния государственном преступнике Нечаеве, Мирский понял, что его ждет погребение в равелине навечно. Нечаев организовал убийство одного непослушного студента — это все, что сделала его «Народная расправа»; Бейдеман восемнадцать лет просидел за «подложный манифест», найденный у него при обыске, а он, Мирский, стрелял в шефа жандармов, и, конечно же, его из крепости живым не выпустят, именно для этого и приспособлен Секретный дом. Надобно как-то выбираться, не для того писал прошение о помиловании, не для того его получил. Еще находясь в Трубецком бастионе, Мирский, узнав о конфирмации приговора, в тот же день поспешил написать коменданту крепости Майделю:
«Мне дарована жизнь, но жизнь, которая должна служить наказанием. Что меня ждет впереди — я определенно не знаю. Но безнадежность, безысходность моего горя лежат в самой сущности назначенного мне наказания («…без срока»).
Молодость, обилие жизненных сил, жажда и любовь к жизни — все это вещи, которые на каждом шагу будут заявлять свои законные требования, как бы я ни старался подавить их голос, как бы ни желал переносить все терпеливо, безропотно, спокойно. Противопоставить этим позывам и влечениям у меня решительно нечего. Всякая реальная идея не может служить поддержкой там, где для нее нет почвы, нет применения».[803]
Далее он писал, что хочет найти поддержку в религии, и просил прислать к нему «умного, образованного и искреннего» православного священника. А ведь польский дворянин Мирский был римско-католического вероисповедания! Хотел намекнуть, что готов переменить веру? В письме узника коменданту не трудно отыскать ключ к дальнейшему поведению Мирского в равелине. Но сначала он решил присмотреться. Быть может, поэтому молодой террорист не сообщил Нечаеву адреса руководителей народовольцев. В случае провала всей нечаевской затеи Мирский мог заявить на следствии, что умышленно послал «почтальона» не туда.
Так или иначе попытка Нечаева связаться через Мирского с народовольцами не удалась. Прошел год в бесполезных хлопотах и разочарованиях. Оба узника затаились, каждый со своей надеждой: один — не повредить своей репутации и как-то выкарабкаться из стен равелина, другой — не потерять понапрасну так трудно установленный контакт со стражей, дождаться нового заключенного, установить связь с волей и устроить побег, какого не знало российское освободительное движение. Наконец произошло то, чего упорно дожидался бывший глава московских заговорщиков — в угло-вой камере большого коридора Секретного дома 10 ноября 1880 года появился еще один заключенный, Степан Григорьевич Ширяев (№ 13).
Ширяев родился в 1856 году[804] в крестьянской семье, учась в Саратовской гимназии, вошел в кружок, объединявший радикально настроенную молодежь, по окончании гимназии поступил в Харьковский ветеринарный институт, в 1876–1878 годах работал на заводах во Франции, Германии и Англии, познакомился с П. Л. Лавровым и другими эмигрантами. По возвращении в Россию участвовал в деятельности столичных революционных кружков, считался одним из организаторов «Народной воли», был членом ее Исполнительного комитета, изготавливал бомбы в динамитной мастерской, организовывал покушение на Александра II в Москве и под Александровском. Его арестовали 4 декабря 1879 года и по «процессу 16-ти» приговорили к смертной казни, замененной бессрочной каторгой.
802
3 Вестник «Народной воли»: революционное социально-политическое обозрение № 1. Женева, 1883. С. 196 (вторая пагинация).
804
5 Подробно о Ширяеве см.: Автобиографическая записка // Красный архив. 1924. Т. 7. С. 70–107.