Вот я, как бы говорила она.
Марк подошел к Фабьене. Глаза его блестели.
— «Black illusion»[14], — сказала Фабьена, раскрывая объятия.
Говоря по-английски, она словно брала свои слова в кавычки.
— Это название марки моих чулок, — добавила она. — По-моему, как раз к месту!
Потом она стала искать регулятор, чтобы уменьшить освещение. Оттого что она была почти нагая, походка ее казалась еще более танцующей — праздник для взгляда и души.
Наконец она нашла то, что искала, свет стал мягче, наполнился голубыми тенями. Многократно повторенный зеркалами, ее силуэт утратил четкость и приобрел таинственную глубину.
Марка внезапно охватила какая-то неуверенность, даже грусть. Могла ли Фабьена предположить, что ее красота показалась ему вдруг недоступной? Она подошла к нему.
Волна нахлынула, подхватила их, повлекла за собой.
Они покатились по кровати, то отстраняясь друг от друга и замирая, как раненые животные, от нестерпимого наслаждения, то снова возвращаясь друг к другу, хватаясь вслепую за любой спасительный выступ, находя на ощупь все, что мог предоставить другой: лодыжки, бедра, изгибы талии, впадины ключиц, грудь, заполнявшую его жадную и нежную ладонь, его плоть, чья растаявшая сила еще пылала в ее теле.
Время шло.
Они шептали старые как мир слова, не боясь их банальности, слова, в которых не было ни тщеславия, ни собственничества, ни рисовки, невинные, как первородный грех, рожденные братством любви.
Время шло в перешептываниях.
Они лежали голые, выброшенные волной на белизну огромной смятой постели, все еще трепещущие.
— У меня был миг, когда я тебя почти ненавидела, — сказала Фабьена.
Рука Марка скользнула по контуру ее тела от пальцев ног до мочки уха, до голубоватых прожилок виска.
— Я почувствовал, — ответил он. — Меня это подхлестнуло.
Она изумленно посмотрела на него. С каким-то вдруг беспокойством.
— Перед тем как ты дала себе волю, разрешила себе расслабиться, я правда чувствовал в тебе какой-то протест.
— Ты и это уловил? — недоверчиво спросила Фабьена.
Ты понял не только мое тело, подумала она, его радости, его ненасытность, ритм его наслаждения, которое ты сумел отыскать очень далеко, у самых истоков, но ты понял и мой протест? Угадал, что я готова была отвергнуть это наслаждение, когда оно было уже близко?
Он сделал извиняющийся жест.
— Ничто так не увлекает меня, как тайны женской души! — сказал он смеясь. — Именно души… У тела нет тайн. Только секреты. Рефлексы, маленькие хитрости… Тело требует лишь терпения, больше ничего… А душа — интуиции…
— А любовь, черт побери? — перебила его Фабьена, тоже как бы не всерьез, смеясь.
Он перевернул ее на живот и погладил по спине, по бедрам.
— Без любви невозможно вообще ничто. Даже жестокость… Какой интерес унижать или мучить человека, которого не любишь или не любил прежде?
У нее дрожь пробежала по спине — и от его слов, и от его прикосновений.
Он попросил ее не снимать чулки. Они по контрасту подчеркивали белизну кожи.
— Говорят, женщина — это будущее мужчины, — сказал он весело. — А может быть, это будущее иллюзии? Черной иллюзии?
Она застонала от его ласки.
— Или иллюзия будущего? — пробормотала Фабьена.
Он сзади обнял ее, и она впилась зубами в подушку.
Ровно в восемь позвонили в дверь. Телеграмма от Марка, наконец-то.
Фабьена засмеялась от радости и натянула черную котоновую майку, доходившую ей чуть ли не до колен. Отлично, подумала она, я становлюсь похожа на шлюху из номеров.
На площадке стояли двое.
Молодой почтальон, как всегда. И Пьер Кенуа, главный фотограф «Аксьон». Они не разговаривали и даже не смотрели друг на друга.
Зато оба смотрели на Фабьену во все глаза.
Фабьена взяла телеграмму, дала почтальону заранее приготовленные десять франков. Парень ушел, игриво крикнув: «До завтра, мадемуазель!»
Теперь перед ней стоял один Пьер Кенуа.
Под мышкой он держал кипу газет. Он подобрал их на коврике перед дверью Фабьены. Каждый день продавец газет с бульвара Сен-Жермен, из киоска напротив книжного магазина «Ла Юн», клал к ее двери целую пачку. Французскую «Либерасьон», испанскую «Пайс», немецкую «Франкфуртер альгемайне», итальянскую «Република» и две на английском — «Дейли телеграф» и «Нью-Йорк геральд трибюн».