Она допила кофе, встала и уперлась лбом в оконное стекло.
Месяцем ранее, день в день, вечером 17 ноября был застрелен Жорж Бесс, генеральный директор заводов «Рено». Убили его почти под окнами Сонсолес, поскольку их дома совсем рядом. В тот вечер, часов около восьми, девушка как раз выходила из метро «Распай». Она пересекла бульвар Эдгара Кине, чтобы выйти к домам с четными номерами, и, погруженная в свои мысли, не сразу обратила внимание на скопление возбужденных людей впереди. А потому вдруг оказалась в самой их гуще.
Минут через сорок, когда Сонсолес поднялась к себе, она не стала включать электричество. Осталась в зыбком сиянии ночного неба, струившемся через большое многостворчатое окно мансарды. Она растянулась прямо на ковре, что лежал на полу ее комнаты. Отвратительные подробности увиденного кошмара все еще роились в ее памяти. Но понемногу гнев вытеснил все остальные чувства. Холодная ярость, некое подобие рассудочной ненависти. Сколько же бессмысленной архаичной истовости, недостойной трусости у этих подонков из «Прямого действия»! Притом возможно даже, что не у парней, а у девиц. Там, на улице, Сонсолес краем уха слышала обрывки свидетельских показаний: люди толпились около журналистов с микрофонами, примчавшихся на место происшествия. Кажется, здесь замешаны женщины. Две молодые женщины, на глазах у всех стрелявшие в Жоржа Бесса. Хладнокровно и с профессиональной точностью.
«Женщина — будущее человека», — вдруг прошептала Сонсолес. Эта фраза выскочила совершенно ни к селу ни к городу. Цитата вызвала у нее жуткий приступ нервного смеха, перешедшего в рыдания, и она почувствовала некоторое облегчение.
Потом она приготовила себе грог, проглотила две таблетки аспирина и попробовала заснуть.
На следующий день в Нантеррской библиотеке Сонсолес спросила у коллеги-коммуниста, занимавшегося за соседним столом, что он думает об убийстве высокопоставленного чиновника с «Рено».
— Ты же знаешь, мы скорее против! — ответил Филипп (так звали молодого человека), имевший обыкновение по любому поводу иронизировать с грацией молотобойца.
Этих нескольких слов оказалось достаточно, чтобы взбесить Сонсолес. Она-то хотела услышать его личное мнение; какое ей дело до этого его «мы», отдающего казармой и партийной дисциплиной!
Но тот уже доставал из портфельчика свежий номер «Юманите».
«Кровь генерального директора на тротуаре не решает проблему классовой борьбы, и уход из жизни господина Бесса не создаст ни одного лишнего рабочего места на заводах Бийанкура…» — процитировал вышеуказанный Филипп.
Сонсолес Сапата аж побелела. Голосом, прерывающимся от еле сдерживаемого отчаяния, она спросила:
— Что это может значить?
И получила в ответ:
— Это значит только и именно то, что здесь написано. В буквальном смысле и во всех остальных!
Сонсолес недоуменно воззрилась на него. Такая самоуверенность кого угодно могла лишить дара слова. Здесь, в университете, почти никого не интересовало само существование ФКП, а этот обалдуй вещает так, будто сама История катится по колее, проложенной коммунистами!
— В любом случае это значит, — отрезала она, — что какие бы то ни было вопросы морали подчинены стратегии революционной борьбы! Или тому, что у вас таковой считается… Только классовая борьба устанавливает шкалу ценностей…
Собеседник насупился:
— Что, что ты сказала?
Да, похоже он не из тех, кто за словом в карман не полезет.
— Что классовая борьба больше ничего не созидает. Никакую иерархию ценностей, да и вообще никаких ценностей! Она — лишь объективное проявление конфликта, внутренне присущего всякому демократическому обществу… С ее помощью уже невозможно ничего обосновать: никакую мораль и тем более никакую стратегию… В буквальном смысле и во всех остальных — идиотизм вашей газетенки пределов не имеет!
За сим последовал какой-то мутноватый спор о взаимосвязи стратегии и морали. Загнанный в угол коммунист наконец выпалил, что в абсолютном смысле морали не существует вообще, ее критерии зависят от стратегии борьбы. Все, что способствует революции, — морально. И точка!
— Так, значит, кое-что абсолютное все же существует: революция! — подытожила Сонсолес. — И если посмотреть, что она принесла в XX веке…
Но парень решил на этом поставить точку и отсел за другой столик, подальше от нее.