И вправду, всегда и при любых обстоятельствах он напоминал о себе. Мыслей о нем невозможно было избежать с самого детства, когда он слушал приятелей отца, в большинстве своем набожных евреев, пока они спорили, без конца поминая Маймонида, о теологическом скандале вокруг имени и персоны Христа, беспардонно поделившего натрое неделимое, отверженного иконоборца, покусившегося на несказанное Всеединство Бога. Уже с тех пор ему некуда было деться от таинства божественного в человеке, пробирающемся по каверзным, но соблазнительным путям зла.
— Что ж, чем хуже, тем лучше, — произнес он вслух, нежно проведя рукой по бедру Фабьены.
Да, первая из трех ночей в «Пилигриме».
Он аккуратно вложил клочок бумаги между страницами книги, а книгу засунул в дорожную сумку. В бостонском аэропорту он взял посадочный талон на рейс 527 до Нью-Йорка и ринулся к телефонной будке.
Наконец он услышал голос Беатрис. Но она почти тотчас передала трубку Эли Зильбербергу, так как, по ее словам, он имел сообщить нечто важное.
Бесцветным сухим голосом Эли объявил: Луис Сапата убит сегодня в восемь утра, Даниель Лорансон вернулся. Да, тот самый Даниель, Нечаев, целый и невредимый.
Лилиенталь онемел. Нет, он не мог думать ни о возможных причинах, ни о следствиях этой абсурдной истории. В глазах стояла только фотография, которую подарила ему на день рождения Адриана. Меж тем Зильберберг отрывисто продолжал перечислять подробности, останавливаясь только на самом существенном. Фото, полученные Фабьеной от Пьера Кенуа. Отчим Лорансона Роже Марру. И кроме того, Беатрис… «При чем здесь Беатрис?» — прорычал Марк «Какой-то тип шныряет вокруг нее со вчерашнего дня». Лилиенталя охватил приступ бешенства. Он завопил в трубку: «Эли, умоляю тебя, позаботься, чтобы с Беатрис ничего не случилось!» Зильберберг не сказал ему: на кой черт еще больше волновать человека, если он и так сходит с ума от беспокойства и при этом ничего не может поделать? — не сказал ему, что, по всей вероятности, именно этот субчик стрелял в него у Монпарнасского кладбища. Он обещал, что с Беатрис ничего не случится, что он будет ее оберегать и не отпустит от себя ни на шаг. «Марк, тебе необходимо вернуться», — сказал он под конец. «Я уже возвращаюсь, я звоню с полдороги, из Бостона. Я и так ускорил свой отъезд на несколько часов. У меня сегодня вечером встреча с Фабьеной в „Липпе“,» — торопливо заверил его Марк. «Фабьена? Это все та же Фабьена?» — переспросил Эли. «Ну да, разумеется, та самая». — «Черт подери! — хмыкнул Эли. — А у тебя губа не дура». Но Лилиенталь и не думал смеяться: «Перестань, сейчас не до шуток». — «Да-да, ты прав, конечно, не время шутить». — «Давай встретимся все у „Липпа“,» — предложил Марк. «Жюльен в Женеве, мы еще не смогли его предупредить», — сообщил Эли. «Приведи остальных», — настаивал Марк. «Идет, если смогу, прихвачу с собой и Даниеля, — саркастически засмеялся Зильберберг. — Он объяснит нам, почему остался в живых, когда мы приговорили его к смерти. А еще растолкует, зачем велел укокошить Сапату — именно того, кто, похоже, сохранил ему жизнь…» — «Ты считаешь, что это Даниель?» — спросил Марк. «По правде говоря, я так не думаю, — устало сказал Зильберберг. — А комиссар Марру, сдается мне, и вовсе уверен в противоположном».
Но тут пассажиров рейса 527 до Нью-Йорка позвали на посадку, и разговор пришлось прекратить.
— Беатрис! — еще раз напоследок прокричал Марк Лилиенталь. — Умоляю тебя, Эли, сделай все, чтобы с ней ничего не случилось!
VII
— Если вам что-нибудь понадобится, позвоните мне. Меня зовут Ирида.
Он взглянул на нее с любопытством.
Имя пробудило в нем какие-то обрывки воспоминаний — потянулись ниточки из клубка давно утекших времен, сверкнули бисеринки давно забытых слов…
И вдруг заулыбался. Его лицо, которое ранее Ирида находила пугающе жестким, совершенно преобразилось.
— А-а, Ирида! — торжественно возгласил Даниель Лорансон и неожиданно по-юношески рассмеялся. — Ирида, вестница богов, посланница с милыми сердцу дарами! Право, вам это имя очень вдет…
Впрочем, ту девушку звали Клодиной, но они перекрестили ее в Ириду. Тогда они все обитали на улице Ульм и зубрили как бешеные. Уроженка Севра, Клодина была очаровательна, весела, образованна, отнюдь не чопорна и с благородной щедростью расточала свои чары и таланты. В школе они все с ней переспали. (Впрочем, не все: слишком застенчивый или чересчур романтичный для подобных игр Зильберберг был платонически влюблен в Адриану Спонти, а известно, что платоники весьма переборчивы в своих увлечениях!) Дарительница милых благ, она, не слишком церемонясь, переходила от одного к другому. Втроем, Марк, Жюльен и он, они сочинили тогда некий эротический текст — каждый одну главку, — который назвали «Клодина в школе»[37].