Отец Василий первым выскочил из машины, в руке у него опять оказался сотовый телефон.
— Я в шоке. Господи, я в шоке, — повторял он.
У меня волнение улеглось быстро, стоило только мне увидеть разбитый фонарь, помятое крыло моего «ниссана». Время от времени только возвращался испуг: «Еще бы чуток и…», за ним тут же следовало теплое облегчение: «Успел-таки!». Ну и только потом следовала высказанная Ваней вслух мысль о том, что дешевле было бы оплатить деду его арбайтера, чем выкладывать за ремонт машины.
Дело тут, наверное, просто в том, что, наряженный в дедовскую фуфайку и кепку, робот имел хоть и нелепый вид, но вполне человеческий. И поэтому внушал страх его задавить. Вместо того, чтобы сразу уйти домой, он толкался вместе со всеми в свете фар и бормотал: «Отвел… ведь отвел… спаси, Господи!».
— Все, на тебя, Илюх, облучение начинает действовать. Пора двигать, пока еще полдеревни на бампер не взяли, — сказал Ваня.
— Какое облучение? — спросил я, швыряя на дорогу второй окурок.
— А Запожье в зоне облака считается. Не знал, что ли? Вон деду уже сколько лет приплачивают.
— Чернобыльского?
— Ну да, а какого еще.
— А почему только Запожье?
— Ну, оно самое вымершее. Пять человек числится. Вон Марфино на том берегу Пожи сколько? Меньше километра отсюда, только напрямую не проехать — моста нет. Но там народу живет человек двести. Кому платить охота?
Мы решили сделать по глотку для выведения радиации и потом без проблем доехали до Березового. Я высадил попа и Ваню, и мы убедились, что менты уже не страшны. В доме, где они гуляли, было темно и тихо, их «жигуленок» был убран с середины дороги ближе к обочине.
— Сейчас, погоди, я тебе презент сделаю. А то столько всяких волнений, — предложил поп. — Ты как, лоб-то вообще крестишь?
— В общем, я крещеный…
— Ну и лады. Сейчас, погоди.
Отец Василий открыл свою «Бору» и вытащил из бардачка завернутую в бумагу икону. Я развернул. Это был Спас Нерукотворный. Полиграфия хорошая, бумага приклеена на мореную фанеру-десятку, и все покрыто лаком. Выглядело очень аккуратно.
А потом мы попрощались, и вскоре я заснул в своем доме.
Утром я проснулся в отличном настроении. Несмотря даже на вчерашнюю аварию. Бывает так, что ничего не может нарушить непонятно откуда взявшегося стойкого настроя на хорошее. Я пил кофе и глядел из окошка, как Стёпа, дожидаясь меня, собирает граблями строительный мусор вокруг нашей терраски.
Я открыл дверь и крикнул ему, что сегодня объявляется выходной.
— Точно решил снега дождаться, да? — уточнил Стёпа.
— Слышь, хочешь, я тебе презент сделаю? — спросил я и неожиданно обрадовался своей идее.
Стёпа смотрел на меня, ждал подвоха. Видно было, как тяжело ворочались его штампованные мозги, пока я открывал машину, открывал бардачок, разворачивал бумагу. Я даже решил сказать ему что-то человеческое, что ли.
— Ну, в общем, я рад, что ты помогаешь мне с этой терраской. А то одному не с руки. Вот, держи. Короче, спасибо тебе, Стёпа.
— Господа благодари.
Я уже хотел идти дальше завтракать, когда Стёпа меня остановил.
— Ты это… Подпиши.
— Чего?
— Икону подпиши. Тому-то от того-то. Дату.
Все-таки с арбайтерами не соскучишься. Я принес фломастер.
— А это не кощунство — икону подписывать? — я еще колебался.
— Давай, пиши.
— Как писать-то? Типа «Стёпе на добрую память», что ли?
— Пиши «Иоаву от Ильи», дальше как хочешь. И дату.
— Иоаву. Это ты Иоав?
— Наречен при крещении.
— А-а. А полунинский кто? Полунинского тоже как-то зовут?
— Ездра.
— Понял. Буду знать, если запомню.
Я вручил ему подписанную икону, взамен он пробурчал мне «Спаси Господи», а потом уставился на лик, в котором для меня не было ни духа, ни жизни.
Тут мое хорошее настроение еще больше улучшилось — позвонила из Москвы жена и сказала, что приедет дня на три, что соскучилась и вообще хочет скорее в наш деревенский домик.
Я поел, кинул в рюкзак фотоаппарат, запасной свитер, шерстяные носки, завернул пару бутербродов, налил в термос чая, достал ружье. Выходной — так выходной.
Перебрался по бревну через ручей, а дальше вдоль черного поля, мимо кургана пошла тракторная колея с убитой, примятой травой, потом она потянулась вдоль березовой посадки, где иногда бывают тетерева, потом вдоль дубовой.
Не зря меня, наверное, барином называют в деревне — все повадки налицо. То водки выпьет, то с ружьем прогуляется, то Женьке даст на опохмелку, то не даст, то заматерится на Стёпу, то икону ему вынесет. Барин — барин и есть.