— Слышь, а твой-то тоже молился?
— Конечно, молился. Это у них поветрие такое мгновенное. Через два дня уже пошел. С этим, с полунинским арбайтером, поговорил чего-то и уже — бах, молится. Они тогда себе крестильню в ручье соорудили. Весь берег истоптали. Потом их разогнали оттуда.
— Да, — сказал я. — Теперь они куда-то к первой посадке ходят.
— Хоть бы если их для нашей России поставляют, хоть бы затачивали их на нашу веру, русскую. Этот еврей, Иисус Христос, же откуда — из Израиля. Вот так. Вот была же славянская вера раньше — бог леса, бог реки. А теперь, смотри, что тут, что в Москве — церкви, как заправки, растут на каждом углу.
Кила пересчитал сигареты в пачке, достал новую, закрывшись от ветра, чиркнул спичкой. Он потихоньку остыл и успокоился.
— Слышь, прикол хочешь? Яндушка старая в сентябре померла… Ну Мария Егоровна — за Полуниными, напротив жила. Померла, от нее тоже робот остался, а родня — с Владимира, что ли, откуда-то приезжали и забыли его. Не забрали. Знаешь, где теперь он? Мужики говорят — ушел в Красные Дорки, где монастырь, и короче, теперь его попы взяли к себе звонарем. Славка Мордвин мне тогда, главное, говорит: «Бесхозный арбайтер. Я еще недельку погляжу и себе его возьму». Не успел. Теперь звонарь у попов и двор им подметает.
Стало совсем темно. Осокоря вдоль ручья гнулись от ветра и стучали ветками, отсыревшие ноги стыли в сапогах.
— Ладно, сосед, пойду. Потрещали, и хватит. Я у тебя что спросить хотел — полтинничком выручи. Или соточку дай, вместе выпьем. До Ляпилиных мигом туда и обратно сгончу.
— Нет, Жень. Спокойной ночи.
— Сосед, правда, выручай. Мне на бирже труда в понедельник пособие дадут. Отдам. Дай хоть пива тогда.
— Тук-тук! — сказал отец Василий, отворив мою дверь и заходя. — Хозяева дома? Волки тебя тут еще не съели?
Он нагнулся расшнуровать ботинки, и его голос зазвучал глухо:
— Да… мне бы, честно говоря, жутковато было жить вот так, на отшибе.
Я поздоровался с отцом Василием за руку, пригласил его попить со мной чайку, жареной картошки предложил, от которой он отказался. Спросил, где он оставил свою машину (у него был старенький фольксваген «Бора»). Оказалось, что он даже на нашу улицу заезжать не стал, оставил на асфальте, а то кто его знает — пролазные у нас тут лужи или непролазные. Потом я немного рассказал о строительстве терраски, пожаловался на то, что вся вагонка сырая — хоть выжимай. А другой поблизости и не купишь.
Мне трудно общаться со священниками. Взрослый человек, все понимаешь, но все равно по-детски ждешь чего-то от них. Не зря же они носят длинные бороды и одежду, которая вышла из моды веков уже десять назад. Ну и недоверие, конечно, присутствует — нельзя же, в самом деле, на полном серьезе уверять людей, что вино превращается в кровь.
В общем, я вел себя очень просто и по-домашнему, так, чтобы батюшка мог расслабиться, чтобы ему было комфортно и удобно. Чтобы он не увидел, что я вижу, что он поп.
Отец Василий, широко раздвинув ноги в рясе, сидел на табуретке у стола, держал кружку с чаем, с любопытством рассматривал стол, печь, занавески, пол, посуду.
— Ничего, хорошо обустроился. Молодец. Сруб здесь брал или из Мордовии?
— Здесь.
— Джип твой еще бегает?
— Бегает, батюшка.
— Я вот с чем к тебе пришел. Понимаю, что поздновато уже, но решил попросить тебя. Довези меня в Запожье. Соборовать бабку позвали. Моя «Бора» точно не пройдет — сильно развезло там все.
Ехать не хотелось. После целого дня, проведенного на холодном ветру, тянуло к неподвижности. Но чтобы отец Василий не успел предложить мне денег за проявление заботы о ближнем, я поспешно взял ключи и вышел завести машину — пусть прогреется пока.
Нашего села отсюда не видно. Мой дом — в конце самой одичавшей улицы, в стороне от дороги, от людей. Далеко, за домом Килы, горит белый фонарь, его свет весь в разводах от влажного воздуха. Участок в осенней темноте окружают черная трава и черные осокоря. За ручьем, поросшим деревьями, среди паханого поля прячется в ночи невысокий оплывший курган. Километрах в десяти отсюда, в еще более заброшенном, залужном и загрязном Запожье, куда даже не протянут асфальт, ждет отпущения отжившая бабка. Надо, конечно, съездить.
И вот мы поехали с попом — сначала к нему в Березовое (все равно по пути), где около своего домика рядом с обшарпанной церковью он оставил свою машину, а потом в Запожье. Отец Василий был, по-моему, рад, что его «Бора» не пройдет, что Запожье далеко, что есть возможность спокойно пообщаться, тем более, нас окружала осенняя темнота, такая уютная, если смотреть на нее из теплой кухни или из машины.