В самолете Андрей напился до полного бесчувствия. Плохо ему стало уже на подходе к Стокгольму.
«Скорая» ждала возле трапа. Санитары чуть не перевернули носилки, когда засовывали их в машину. Андрей пришел в себя на какое-то мгновение и вспомнил то, что так страстно жаждал забыть. Как он подкрался сзади к парню, с которым они пили в ресторане шампанское, схватил его за руку, навел револьвер на Мусину грудь — в самый ее центр, где, он слышал, находится душа, надавил на лежавший на взводе курка палец.
Выстрел прогремел, когда он был уже на лестнице. Он скатился вниз и остановил какую-то машину.
Андрей громко простонал. Он испытывал глубокое раскаяние и тоску.
— Знаешь, дорогуша, а я все равно от тебя не отстану. И рано или поздно ты окажешься рядом со мной. Потому что тебе тоже захочется покоя. В земной любви ты никогда не найдешь покоя. Ну да. Ведь она состоит из вечного беспокойства, понимаешь? — Мэрилин сидела на столике в гримуборной с бокалом шампанского в руке. — Даже когда ты выходишь замуж за человека, которого очень любишь, и он становится только твоим, ты ощущаешь беспокойство оттого, что с каждым прожитым днем краски окружающего мира становятся все бледней, а ваша любовь обыденней. А тебе хочется, чтобы было, как в самом начале, правда? Но так быть не может — и ты рвешь и мечешь и все ищешь чего-то нового, какой-то свежести чувств. Это новое тоже скоро становится старым. Увы, дорогуша, так устроена жизнь по ту сторону туннеля…
— Помнишь, как я танцевала для тебя в поезде? — Муся пошевелила тяжелыми, словно окаменевшими, пальцами левой руки, и обрадовалась пронзившей позвоночник острой боли. — Мне кажется, я смогу повторить этот танец на «бис». Разумеется, если ты попросишь меня об этом. — Она сделала невероятное усилие и приподняла руку на целый сантиметр над одеялом. — Видишь? Это потому, что я знаю наверняка: наша любовь не постареет, не превратится в привычку. Ты оказалась не права, Мэрилин. Но я уверена, ты будешь радоваться вместе с нами…