— Я вам не позвоню.
— Если вы станете киноактрисой, муж будет вами гордиться. И никогда не оставит вас.
— Я хочу быть домохозяйкой, — совершенно серьезно сказала она.
— Никогда не поверю. Я уверен, что вы всегда мечтали стать актрисой.
— Да, но… Это было еще до того, как я встретила Вадима. Пожалуйста, отпустите меня. Я не хочу делать того, о чем буду жалеть потом.
Она бежала, громко стуча по проходу своими панталетами. Угольцев смотрел ей вслед, скрестив на груди руки. Он еще не встречал женщины, которая бы так разбередила его душу, как это сделала Муся.
— Ты долго. Я уже собрался идти за тобой. А потом увидел, что ты разговариваешь с каким-то пожилым мужчиной, и успокоился. Это твой знакомый?
— Нет. Он спросил, понравился ли мне Сухуми и в какой гостинице мы остановились.
Она сама не знала, почему боится сказать правду.
— А тебе понравился Сухуми?
— Не знаю. Мне хорошо везде, где есть ты.
— Но… — Он откашлялся в кулак и спросил: — Завтра поедем на Рицу?
— Нет, ты хотел сказать что-то другое, — не выдержала она.
— Мария-Елена, я спросил, хочешь ли ты поехать на экскурсию на озеро Рица?
— Зачем? — искренне удивилась она.
— Ты там никогда не была.
— Ну и что? Но если ты хочешь, мы поедем туда.
Она взяла его руку и прижала к своей пылающей щеке.
— Я там уже был. И даже не один раз. Я хотел показать это озеро тебе.
Она сглотнула непрошеные слезы и отвернулась к окну, за которым простиралась бесконечная гладь морского аквамарина.
— Что с тобой, Мария-Елена? Скажи мне.
— Ничего. Но осталось совсем мало дней. А ты… ты хочешь увезти меня на эту Рицу.
Она видела, как закапали слезы в подол ее ситцевой юбки с ромашками.
— Ну, так дело не пойдет. — Вадим взял ее за обе руки и посадил к себе на колени. — Я вижу, ты решила, что мир вертится вокруг Вадьки Соколова.
Она зажмурила глаза и громко всхлипнула.
— А ведь это не совсем так, Мария-Елена. То есть я хочу сказать, это совсем не так. И ты сама очень скоро это поймешь.
— Это так, так, — твердила она.
— Нет, моя девочка. — Он гладил ее руки, волосы, лицо. Так гладят родители маленьких детей, пытаясь внушить им нелегкую для их чистого неискушенного восприятия истину о том, что в жизни, кроме радостей, существуют и горести, которых, увы, значительно больше. — Ты помнишь, как тебе понравилось нырять вместе с дельфинами? Они, кажется, приняли тебя за свою. Мария-Елена, ты и есть частичка нашего щедрого на красоту мира. Ты бабочка, случайно присевшая отдохнуть на плечо этого легкомысленного алкаша Вадьки Соколова. Отдохнешь — и снова в путь-дорогу. Мария-Елена, тебе самой скоро надоест торчать на моем унылом пыльном плече.
— Никогда не надоест.
— Ты меня выдумала, Мария-Елена. Я не такой, каким ты видишь меня.
— Я не слепая. — Она резко отстранилась. — Я вижу, какие у тебя красивые глаза. Я обожаю их целовать. Потому что это такое счастье — целовать твои глаза. Что, разве их нет на самом деле?
— Не такие уж они и красивые. — Вадим заметно смутился. — На фотографиях я выхожу почти слепым. Они у меня так глубоко посажены, что в училище меня прозвали Черепом. — Он опустил глаза, а потом и вовсе отвернулся к окну. — Вадька Соколов, если бы ты знал, что встретишь Марию-Елену, ты бы ни за что не стал растрачивать себя на всякую муть. Эх ты, Вадька Череп-Соколов.
…В последний день они поехали на машине в сторону Пицунды и, облюбовав безлюдный дикий пляж, натянули тент из полотенец.
Они до полного изнеможения занимались любовью, потом плавали нагишом в море, валялись на горячей гальке, целовались. Над их головами по эстакаде проносились машины, время от времени грохотал поезд. Но их собственный мир отторгал внешний. И чем интенсивней становилось это отторжение, тем большую угрозу представлял для них внешний мир — ведь он не прощает человеку даже секундного расслабления.
Первым сломался Вадим.
— Пора. Перед смертью, как говорится, не надышишься. Завтра на рассвете взлетаем.
— Еще полчасика. Прошу тебя.
Она повисла у него на шее, крепко обхватив его ногами.
— Мария-Елена, становится прохладно. Ты простынешь.
Она высунула язык и лизнула его в губы. А потом внезапно отпустила обе руки и откинулась назад. Он видел туго натянутую кожу на ее плоском сильном животе, покрасневшие за сегодняшний день груди, рассыпавшиеся по серой гальке волосы цвета подзолоченного шоколада. И понял вдруг, что тоже не сможет прожить без этой удивительной девочки-женщины, на целых три недели заслонившей ему весь остальной мир. Понял и весь сжался от предчувствия неминуемо скорой разлуки.