– Платов, еще одно слово… И получишь в лоб, – чуть повысив голос, произнес Сергей Сединин, сидевший рядом с Анной.
– Рыцарь Ланцелот решил вступиться за даму своего сердца… Как это благородно! Да пусть поговорит… Вы тут, как я посмотрю, все помешанные, – сказал Платов, поднимаясь. – Я лучше вообще уйду…
– Это будет самое умное, что ты сегодня сделаешь, – негромко, но решительно подытожил Сединин.
Когда Платов под любопытными взглядами товарищей вышел из аудитории, Анна продолжила:
– «Обрати внимание на бабочек, – сказала мама мне тогда. – Одна, необычайно красивая и переливающаяся цветовой гаммой своих крыльев, чарует всех, а вторая – обычная, серенькая и невзрачная. Правда, красавица-бабочка в первый же день своей жизни попала сначала в сачок любопытного натуралиста, а затем была пришпилена им же, и уже намертво, булавкой к стене, зато вторая, та, что была проста и скромна в своем одеянии, прожила долго и дала жизнь новым поколениям»…
– Красивая версия… И не лишена доли истины, – поддержала студентку Верещагина. – Есть другие соображения?
– Святые, например, часто являлись в черных плащах и с балахонами на головах… – подал голос с места студент Власов.
– И инквизиторы тоже… – не удержавшись, произнес Гасов.
– Да и старушка из сказки Пушкина про семь богатырей, когда принесла отравленное яблочко их сестре, тоже была в черном-пречерном, – поддерживая друга, сказал Андрей Бирюлин.
– Угомонитесь, любители сказок… – остановила друзей Верещагина, – ищите все же образ, а не детали, думаю, что так будет точнее.
Но раздавшийся звонок прервал сей диалог.
– Не успели… Складывайте свои работы на край моего стола. А когда завтра встретимся, может быть, сообща и найдем крупицы истины…
Студенты начали выходить, и лишь тогда Верещагина увидела на галерке Ершова, как ни в чем не бывало сидевшего за последним столом.
Он спустился, подошел к Татьяне и вытащил из-за спины крохотный букет ландышей.
– Как давно вас не было… – сказала Верещагина, принимая подарок.
– Так и вы не звали… – тихо ответил Ершов.
– Вы правы… – согласно молвила Татьяна.
– Так подсказать им насчет добра и зла? – уже с улыбкой спросил Ершов.
– Тогда не будет смысла в моей работе… Я должна их самих научить сначала думать, потом формулировать, а уже затем и отстаивать свои взгляды…
– Они дети иного поколения… – негромко начал Ершов. – Их информированность, чтобы вы знали, в тысячи раз превосходит вашу, а уж про меня и говорить не приходится… Но все это им не на пользу…
– Почему же вы так считаете?
– Любая информация должна пропускаться через сердце человека, то есть сначала через сердце, а уже потом достигать мозга, уже как личного хранилища…
– А если наоборот… – снова спросила Татьяна.
– Тогда это будет лишь забитый до отказа всякой рухлядью, захламленный… чердак.
– Выходит, что сердце – это своего рода фильтр? – спросила Верещагина и улыбнулась.
– Это хорошо, что вы улыбаетесь, – сказал ей в ответ Петруша. – Вы, я смотрю, снова входите во вкус. Этот поиск для вас становится уже больше чем творческая игра или просто добротно сделанная работа… Он становится смыслом всей вашей жизни. И вы не ищете подсказок, от кого бы они ни исходили…
– Наверное, вы правы, не хочу… – твердо, словно отрезала, произнесла Верещагина.
– Тогда вам осталось лишь еще научиться не бояться публично признавать свои ошибки. Тогда и некому будет вас в них уличать…
– Как-то вы сегодня воинственно настроены… – подметила Верещагина.
– Это все Марс, – начал Ершов, – и моя изначальная предрасположенность к воинской службе, согласно звездам и потаенному желанию родителя… Но не сложилось. Так и с вашей нынешней молодежью…
– И что же у них-то не сложилось? – спросила Верещагина.
– А у них, почти у всех, есть один серьезный недостаток – сердечная составляющая отсутствует… И причем во всем, даже в сексе… Вся получаемая ими информация по умолчанию, минуя сердце, как некий катализатор, пересылается сразу в мозг… И все последующие поступки человека проходят как бы уже на автопилоте… То есть без осознания данности: добро это или зло… Их напичканный чаще бесполезной информацией мозг со временем, как вы догадываетесь, залипает, и тогда человек, как и компьютер, просто зависает… Вот с этого момента и начинается коллективная стагнация…
– Какие вы слова, оказывается, знаете… – произнесла Верещагина.
– С каким поколением поведешься, от того и наберешься, – парировал, улыбаясь, Петруша.