По аудитории мгновенно пронесся шелест оценочных суждений сокурсников.
– И последнее, – заканчивая выступление, произнес Владимир Лушников. – Более всего мне, например, понравился образ царя. Очень уж он показался мне актуальным. У него позиция такая: он и ни вашим, и ни нашим. И если копать глубоко, то это уже говорит о гнилостной сущности всего государственного аппарата и политической системы. Она в этой сказке, я бы сказал, этакая проституирующая субстанция…
Аудитория взрывается аплодисментами, и Володя раскланивается.
– Все, Володя… Видит Бог, достаточно.
– А я и сам уже закончил… Я и не Емеля, и не Иванушка-дурачок… Я пока на своей печи полежу… Глядишь, что-нибудь и мне обломится…
И снова аудитория зашлась в смехе.
– Прошу тишины, – начала Верещагина. – Теперь будем во всем этом разбираться уже вместе… Итак, что же все-таки написал Ершов…
– Сказку… – пробурчал Андрей Бирюлин.
– Действительно? Кто бы мог подумать… – раздался уже вопросительный глас его друга Димы Гасова, чем вызвал живую реакцию сокурсников.
– Я, например, – дождавшись тишины, начала Верещагина, – всегда воспринимала это произведение не как сказку. В принципе это и не сказка. Это – изложение сути русской души. И своего рода даже отеческий патерик. До поры до времени русский человек может дремать, воспринимая окружающий мир таким, каков он есть. Потом наступает момент, когда он как бы рождается заново, но не просыпается, а именно рождается… И не просыпается потому, что не спал. Иначе как бы он мог воспринимать окружающую его действительность? И кстати сказать, был ею почти всегда доволен. Но в какой-то момент жизни человек начинает понимать, что этого ему мало. Более того, это не то, что ему нужно. Должно быть еще нечто, и более важное… И что для этого ему нужен поводырь.
– Как слепцу? – раздался с верхнего ряда голос студента Власова.
– Примерно так! – ответила Верещагина.
– Тогда… ему нужна собака! – едко бросила Князева. – Как всем вам… слепцам, очарованным Ершовым.
Несколько мгновений в аудитории стояла полная тишина.
– Мне выйти? – спросила, поднимаясь из-за стола, студентка.
– Это тебе самой решать. А то, что касается собаки как поводыря… Ну, если бы мы говорили о том, как дойти до магазина или сберкассы, то хватило бы и собаки… – И уже не обращая внимания на продолжавшую стоять студентку, Верещагина обратилась ко всей аудитории: – Так кто мне ответит: кто является поводырем для всех нас?
– Творец? – не столько произнес, сколько спросил студент Дима Гасов.
– Верно, Дима! Вот и Иван, как и ты, задался этим же недоуменным вопросом. И с этого момента у него начинается уже осмысленное восприятие жизни. А каждый из нас вместе с ним начинает осмысливать и саму сказку, и хранящуюся в ней информацию. Причем мы не знаем, как ее воспринимают дети, но то, что в ней заложено, я думаю, они, безусловно, понимают. Как ни странно, но именно «Конек-Горбунок» живет со всеми нами до конца жизни. Мы все храним в себе заложенную в нем информацию. Пусть не каждый пытается ее расшифровать, но хранит и передает из поколения в поколение – это безусловно…
– Но что именно мы должны были расшифровать? – снова раздался бас Димы Гасова.
– Смысл сказки… Я искала его в ваших сочинениях… – ответила ему Татьяна Виленовна, – к сожалению, так и не нашла.
– Так может быть, и нечего там расшифровывать? – поддержал друга Андрей Бирюлин…
– Сказка – ложь, да в ней намек… – вступилась за сказку уже студентка Белова. – Добрым молодцам урок… Но вашей парочке уже ничем не помочь…
Последние слова Беловой потонули в добром смехе над друзьями.
– А теперь прошу немного тишины… Белова, процитировавшая Александра Сергеевича Пушкина, права. Все гениальное очень просто.
– Это вы о сказке Пушкина? – не удержался от иронии Платов.
– Пушкин, – не обращая внимания на реплику обиженного студента, продолжала Верещагина, – безусловно, гений! Но, да простят меня коллеги, писал все же по собственному наитию. А Ершов высказывал мысли, которые передавались ему свыше. Но шел к этому он сам. От своей беды, от своего одиночества. Его душа уже выходила на другой уровень понимания жизни, и он ощущал в себе талант писателя, был готов к нему. А все остальное, как и огранка природного самородка, все это приходит со временем. При этом Ершов ведь себя считал человеком, обделенным судьбой. И хорошо понимал, что никогда не поднимется до уровня Пушкина… И слава, которая сегодня некоторыми праведниками от литературы приписывается Пушкину, как и сама сказка, своей природой имеет мгновенное озарение ума совсем еще молодого человека и писателя Ершова, который сумел в своей душе все это уже прожить, осмыслить и изложить на бумаге… То есть это был тот момент в жизни, когда семена Божественного слова упали на благодатную почву… Я бы так сказала.