Собираясь утром следующего дня на предварительное обсуждение темы своей докторской диссертации, Верещагина взяла с собой и дневник. Однако то, что произошло далее…
А впрочем, читайте сами…
– Господа, – начал обсуждение профессор Мягкотелов, – а что, собственно, мы сегодня собираемся обсуждать? Плагиат господина Ершова? Или рукопись Александра Сергеевича Пушкина, которая из конспиративных соображений была выдана за чужой труд? Я, например, не вижу даже предмета для обсуждения…
– Я согласна с Петром Сергеевичем, – даже не прося слова, встряла в начавшееся обсуждение молодой кандидат наук Лепетова. – Есть же прямые доказательства, есть исследования уважаемых людей, наконец, которые напечатаны и доступны. Мне кажется странным, что Татьяна Виленовна до сих пор не обратила на них внимания.
– Товарищи… извините, господа! Давайте согласно регламенту и по очередности… – набравшись духу, произнес декан факультета. – Следующее слово предоставляется доценту Харитонову Семену Всеволодовичу.
– Если автор не Ершов, – начал тот, даже не поднимаясь из-за стола, – то все это «ершововедение» и гроша ломаного не стоит!
И в зале, где проходило предварительное обсуждение, наступила мертвая тишина…
Верещагина вдруг вспомнила слова, сказанные ей Ершовым на импровизированных поминках: «Вокруг лишь мелкие интриганы и завистники… Да вы и сами очень скоро все это испытаете на своей собственной судьбе».
И тут же что-то глубоко и больно пронзило грудь. Боль усиливалась, ее сменил страх. Она уже не слышала того, что продолжали говорить коллеги…
Очнулась она на автобусной остановке. Сумка была рядом. Она открыла сумку, кошелек был пуст, но сие было не столь страшным, а вот дневника Ершова в сумке не было.
Как добралась до этой остановки, Верещагина не помнила. Чем закончилось обсуждение диссертации? Могла лишь безошибочно догадываться… Но самое главное: в ее сумке не оказалось дневника Ершова… Словно его и не было. А вот это была уже настоящая трагедия!
Она встала и, потрясенная случившимся, пошла по направлению к дому, но, сама не понимая для чего, неожиданно повернула в первый же проулок, пока не забрела в совершенно незнакомую часть города. И словно бы оказалась в 70-х годах советской власти. В том переулочке даже сохранилась телефонная будка, еще закрывающаяся, с дверцей. Верещагина даже смогла улыбнуться и лишь собралась продолжить движение, как раздался телефонный звонок.
Ошибки быть не могло. Старый, заржавленный телефон предлагал ей поднять трубку.
Она вошла в кабинку и, более по инерции, плотно закрыла за собой дверцу. И лишь после этого сняла трубку.
– Слушаю, не молчите… Это вы? Куда вы пропали?
– Боялся вам докучать. Простите, Христа ради!
– Прощу, но при одном условии…
– Нам ли друг другу условия ставить?
– Хорошо, пусть не условия, просьбы… Расскажите мне, какую тайну вы скрываете все эти годы… Что не поведали даже своему дневнику?
– Это вы о чем, собственно?
– Просто я хочу понять, почему вас земля не принимает.
– О, если бы только земля…
– Говорите, я слушаю…
– Если принять во внимание, что вы продолжаете защищать от нападок мое доброе имя, то я могу считать вас моим личным адвокатом… И было бы нечестным скрывать от вас один таинственный момент в моей жизни…
– Это вы о вашей встрече с китом?
– Вы удивительно проницательны. Тогда слушайте внимательно… Это случилось, когда мой батюшка проходил служение в Березове, бывшей крепости, а во времена нашего переезда туда это уже был уездный городок Тобольского наместничества. Доехать туда зимой можно было лишь по реке Северная Сосьва, берущей начало в Уральских горах. Было мне на тот момент 12 годков… Стемнело быстро, к тому же легкая поземка мгновенно заметала след идущих впереди саней. Солдатик мой нечаянно задремал, убаюканный размеренным движением и наши сани попали прямо на полынью. В тяжелом родительском тулупе я стал медленно погружаться в воду…
Стараясь не пропустить ни одного слова, Верещагина не замечала, как небольшой дворик, где стояла телефонная будка, и сам начал быстро заполняться водой.
А в телефонной трубке продолжал звучать голос Ершова: