Александра замерла…
– Хорошо, сейчас еще часа два будут торжественные речи говорить, потом батюшки совершат чин церковной панихиды… Пойдемте со мной, вы успеете все сами и своими глазами увидеть…
– Куда? – недоверчиво спросила Александра, а в ответ Ершов лишь протянул навстречу сестрам свои руки.
Ладони Ершова оказались осязаемыми.
И Александра, и Татьяна почувствовали его крепкое рукопожатие. Более того, ладони оказались еще и теплыми…
И вдруг они все вместе куда-то понеслись. Татьяна уже испытывала это необычное состояние, когда душа покидает тело и ты вскоре оказываешься в другом времени и месте. Так все и случилось.
Они оказались в комнате студента Санкт-Петербургского университета Петра Ершова. Кровать, круглый стол, два стула… За рабочим бюро и сидел Петруша. Рядом лежала внушительная стопка исписанных листов, но он не видел гостей, так как спал, положив голову на локоть.
Неожиданно в комнату вошел Пушкин с товарищем Ершова по курсу Володей Треборном.
«Не может быть, это – сон», – подумала Александра, услышав живой и звонкий голос любимого поэта.
– Наш тюленя все еще спит? – произнес Пушкин. – Мы-то, понятно, всю ночь на балу у Дороховых провели, а он-то чем тут занимался?
И быстрым шагом прошел к бюро, чтобы посмотреть на листы, что лежали рядом со спящим юношей.
– Не может быть… – вдруг произнес Александр, лишь взглянув на первый лист, а затем стал аккуратно перебирать последующие, внимательно прочитывая ровные рукописные столбики стихов.
– Это надо же, сибиряк-то наш за ночь целую поэму настрочил. Ты только посмотри, Володя…
– Да ладно… – сказал Треборн, принимая из рук Пушкина очередную страницу, а пробежав ее взглядом, добавил: – Действительно. Да мне бы на такой труд и месяца не хватило…
– Так то ты, а то – Ершов! – сказал ему Пушкин и улыбнулся. – Выходит, что Ершов-то наш, оказывается, совсем и не тюленя. Он – кит! Экая глыбища!.. А теперь пошли, нужно хотя бы немного и самим поспать…
Они дошли до двери, и тут Пушкин остановился и еще какое-то время внимательно вглядывался в лицо спящего товарища.
А лицо Ершова было и впрямь в этот момент чудным. Что уж он видел во сне, мы того не ведаем, но счастье и радость на нем были неописуемы…
И вновь через какое-то мгновение сестры оказались в Тобольске, рядом с могилой того, кто только что погрузился с ними в свою собственную юность.
– Ну-с, уважаемая Александра Виленовна, у вас еще есть ко мне вопросы?
– Извините и простите, Христа ради… – тихо произнесла Александра.
– Бог простит! А вот насчет авторства… – начал Ершов. – Я ведь в ту ночь действительно вымолил у Бога помощи в написании этой сказки. Помню слезы, что всю ночь застилали глаза, а я лишь успевал записывать то, что рождалось, казалось бы, на ходу… Уже после сам, перечитывая сказку о Коньке-Горбунке, я каждый раз видел эти стихи как бы в первый раз, прекрасно понимая, что это не я, что я не мог так написать. А посему нигде и никогда не обозначал себя прямым автором этой удивительной сказки, которую через меня, как я понимаю, нам всем кто-то поведал с Небес!
Александра и Татьяна слушали слова Ершова, затаив дыхание, боясь упустить, недослышать, не запомнить сие откровение.
А Ершов продолжал и обращался не столько к ним, сколько к Самому Творцу:
– Господи, прости! Понимаю, что мне не следовало уходить в мир, погружаться в житейскую суету, забывая данные Тебе обеты. Я ведь даже неоднократно корил Тебя за смерть своих любимых, и особенно за детишек… Что же я натворил-то по своему горделивому разумению… И лишь только сейчас это понял. Ты нас всех, гордецов-то, прости! Ибо без Тебя ничего же творить действительно не можем… Прости, Христа ради! И Ты, Матушка Пресвятая Богородица, похлопочи за меня…
У могилы Ершова раздались аплодисменты, представители области и общественных организаций стали возлагать венки от правительства и благодарного народа.
– Знаете, а ведь вы правы… – вдруг произнесла Александра. – Действительно, гордецы, а я из них самая первая. Вон сколько нас здесь сегодня собралось… Все что-то планируют и реформируют… Думают, что они и есть глашатаи завтрашнего дня Отечества, забывая, что все новое – это лишь хорошо забытое старое! Прости, Господи, и меня, если можешь…
Татьяна лишь молча перекрестилась. Она смотрела на Ершова, понимая, что настает час их расставания.
В это время мальчик, что стоял рядом, вдруг произнес:
– Мама, смотри, какая странная лошадка…