— Эй, кто там спрятался! Вылезай, а то я точно принесу факел и выжгу твою нору, — пригрозил Тобиас.
В тишине отчетливо слышались возня и дыхание. Наконец, в незаваленной части проема подвального люка сначала показалась копна золотистых волос, грязных и спутанных, а потом оба рыцаря увидели круглое детское личико. Наверное, раньше это была хорошенькая девочка, но теперь от виска и до подбородка ее левую щеку пересекала глубокая рана с запекшейся кровью и сочащейся сукровицей, очень похожая на след от удара клинком. Правый голубой глаз малышки смотрел затравленно, напоминая взгляд волчонка, загнанного в угол, а левый заплыл отеком, который расплылся вокруг раны по всей половине лица.
— Давай, быстро выбирайся оттуда! — прикрикнул Тоби.
— Не кричи. Она же боится нас, — сказал другу Грегор. И добавил тихо, обращаясь к ребенку:
— Тебе нечего бояться, девочка. Мы рыцари храма Соломонова служим Господу и защищаем слабых. С нами ты будешь в безопасности. Так что вылезай скорее.
Девочка провозилась еще немного, но все же вылезла. Она выглядела тощей и изможденной, ее руки и босые ноги покрывали многочисленные ссадины и синяки, а тело прикрывали какие-то грязные лохмотья. За собой она тащила из погреба небольшой дырявый мешочек муки, за которым по каменным плитам пола стелился белый след. Ее разбитые губы, залепленные белым, указывали на то, что она этой мукой питалась.
— Клянусь святым престолом, это же настоящий шелк! Только благородные одевают своих детей в такое, — воскликнул Тоби, намереваясь потрогать серую порванную материю одеяния девочки.
Когда Тобиас протянул к ней руку, она отскочила, словно ужаленная.
— Ты кто, малышка? Как тебя зовут? — спросил Грегор, спрятав меч в ножны и опустившись перед ребенком на колено, чтобы не давить своим высоким ростом и получше рассмотреть девочку. Он заметил, что детское платье когда-то, действительно, выглядело дорого: на груди имелась вышивка, выполненная серебряными нитями в виде какого-то герба.
— Ты не знаешь, у кого такой герб? — спросил он Тобиаса, но тот только отрицательно покачал головой.
Девочка по-прежнему молчала, разглядывая рыцарей. Она как будто решала, можно ли им доверять. Взгляд ее единственного здорового глаза смягчился. Тем временем солнце садилось, и темнота в углу полуразрушенного здания мельницы сгущалась.
— Надо идти обратно, — сказал Тобиас.
Грегор поднялся, а девочка неожиданно выпустила мешок с мукой, бросилась к рыцарю, обняла и заплакала, прижавшись здоровой стороной лица к его белому орденскому сюрко там, где находился живот. Выше она не доставала. Утешая малышку, гладя ее своей новой огромной ладонью по голове, Григорий Родимцев сразу вспомнил свою дочку Леночку. Когда ей было одиннадцать или двенадцать, она казалась такой же маленькой и худенькой. Впрочем, дочка давно уже выросла и осталась где-то там, в невообразимой дали будущего. В этот момент он подумал, что здесь, в этом суровом времени его новой жизни, забота о сироте могла бы наполнить существование смыслом.
— Где твои родители? — спросил Грегор.
Но, девочка снова ничего не ответила, лишь сильнее заплакала. Родимцев понимал, что, судя по виду ребенка, ей пришлось пройти сквозь череду не только опасных приключений, но и издевательств. А ужасная рана на левой стороне лица явно указывала на то, что ее и вовсе пытались убить. И лишь каким-то чудом она осталась в живых. Но, в тех условиях, в которых они сейчас находились, было неизвестно, как такая рана заживет. И заживет ли? Что, если уже пошло заражение? Чем лечить, если нет ни только антибиотиков, но и почти никаких иных лекарственных средств? Чтобы отвлечь девочку, Григорий представился:
— Я Грегор Рокбюрн, брат-рыцарь ордена.
— А я Тобиан Жуанвиль, тоже брат-рыцарь. А еще меня называют Тобиас, потому что это греческое имя. Оно означает милость Божью. Так меня назвала мама, она происходит из империи ромеев, — представился и напарник. И Григорий наконец-то услышал его фамилию и понял, что мама его из Византии.
Выждав, когда раненая малышка проплачется, рыцарь взял ребенка за тощую ручку и потянул за собой. Впрочем, девочка не сопротивлялась и вполне способна была идти.
— Сейчас поднимемся в замок, где тебя накормят и подлечат, — подбодрил ее Григорий.
Но, она молчала по-прежнему, хотя бежать не пыталась и покорно семенила босыми ногами за рыцарем. Когда они вышли из развалин мельницы, солнце уже скрылось за горным отрогом, но пока еще вечернее небо оставалось светлым. Вскоре они поравнялись с двумя сержантами, как раз закончившими выкладывать кучу камней над телом несчастного тевтонца.