-- Здорово! -- искренне обрадовалась я. -- И вполне ожидаемо. Я вкуснее пирожных в жизни не пробовала.
Катерина, расплывшись в довольной улыбке, заканючила:
-- Пожалуйста, открой файл! Кем стала ты? Ну же!
Простонала, но достала планшет, разблокировала его привычным нажатием. Действительно, что со мной? Успеваемость удовлетворительная, нареканий немного, карцер -- самое серьезное из них -- сняли. Почему я верю в худшее? Отыскала папку с незамысловатым названием "Трудовые документы" и ткнула на файл. Глаза скользили по тексту, а уголки губ опускались ниже и ниже.
Катерина напряглась. А я выдавила усмешку:
-- Младший лаборант в городской больнице. Пять с половиной тысяч... -- голос сорвался.
В два раза меньше, чем у подруги. И работа наверняка совершенно бестолковая. Мало того, что не врач и даже не медсестра, а лаборант, так ещё и с самым низким статусом.
-- Прелестно, -- излишне жизнерадостно выпалила Катерина. -- Круто ж, пока я заставляю людей обжираться сладостями, ты спасаешь их жизни.
-- Ты сама-то веришь в сказанное? -- я опустилась на стул, поставленный возле окна. -- В лучшем случае буду мыть пробирки или брать анализы.
-- И что?! -- подруга стукнула по подушке. -- Ясное дело, лекарями становятся после обучения и долгой практики. Кто ж возьмет на должность без опыта? Пока -- младший лаборант, а через годик...
-- Старший лаборант, -- съязвила я.
По ребрам острыми коготками скреблась зависть. Неужели я настолько хуже Катерины, что заслуживаю каких-то карьерных объедков? Как их назвать иначе? Отданных не по призванию или желанию, а из-за... Интересно, чем руководствовалась бездушная машина, определив меня в больницу? Подруге досталась и любимая деятельность, и достойная плата, и перспективы -- она затмит любого кондитера в Со-На. А я?.. Я ведь училась не хуже, а то и лучше её. Замечаний примерно одинаково. И рекомендации получила приличные. Пять с половиной тысяч... Младший...
-- Иди ты... -- она нахмурила брови.
-- Гонишь? -- приподнялась, облокотилась на подоконник.
Катерина подлетела ко мне и, расставив руки, отказалась пропускать к выходу. Впрочем, в маленьком ящике, именуемом жилищем, было достаточно лишь встать посреди, чтобы уничтожить свободное пространство.
-- Перестань дуться, -- попросила она. -- Не поругаемся же мы из-за подобной ерунды? Всего-то работа!
-- Да я и не дуюсь, -- устало опустилась обратно. -- Просто надеялась на что-то большее. У тебя есть кулинария, а я... Я никогда не мечтала работать в медицине. Или лечить людей. И кровь, она... мерзкая, понимаешь?
-- Но ведь они чем-то основывались, когда брали тебя врачом? -- Катерина словно специально не упоминала слова "лаборант". -- Вдруг внутри тебя скрыто нечто особенное? Ты погрузишься в работу, поймешь, какая она замечательная. Наоборот, мне хуже. Если надоест лепить торты, я потеряю единственное увлечение. А тебе терять нечего...
Потому что у меня ничего нет, хотелось добавить мне. Но я смолчала. Обида на подругу исчезла. Она не виновата в том, что способнее и талантливее. Что у нее есть дорогое сердцу дело. Надо было беспокоиться о будущем раньше, а не бегать за друзьями по лесам и гордиться нашей "Четверкой". Что в итоге от неё осталось? Пустота. Как в душе, так и на железнодорожной станции вчерашним вечером.
Глава 6
Чтобы развеять накатившую тоску, мы решили не засиживаться дома. Пообедали в симпатичном ресторанчике, куда я стеснялась заходить и уверяла Катерину, что талон действителен только в дешевых столовых. Но улыбчивый официант объяснил нам, что право питания распространяется на любые заведения: кафе, рестораны, столовые и низкопробные забегаловки для рабочих. Потому что все они принадлежат государству, значит, и разницы нет, где мы потратим сто учетных единиц и закажем супа и мяса. Главное, чтоб хватило расплатиться.
Порции оказались большими, и десерт я впихивала лишь потому, что он был невероятно вкусным. Шоколадный торт с розовой глазурью и фруктами затмил даже мармелад. Катерина задумчиво уставилась на пустую тарелку:
-- Надеюсь, я научусь делать такой же.
-- Думаю, твой получится куда вкуснее. -- Я подмигнула ей, бочком вывалившись из-за столика.
Гулянки оставили на потом, потому как от переедания слипались глаза. Остаток дня посвятила сну. Завалилась на кровать в одежде (кажется, это превращалось в привычку) и продрыхла до шести часов. Снилось размытое, глупое -- поток образов, в которых нет смысла. А после пробуждения голову заполнил кисельный туман. Пришлось смыть прохладной водой сонливость, пофыркать от холодных брызг -- только бы вернуть возможность соображать. Затем постучалась к Катерине; та вышла растрепанная, с отлежанной щекой. Ясно, не одна я позволила небывалую раньше роскошь -- переваривать пищу во сне.
Погуляли по утомившемуся городу. Со-На потихоньку засыпал, угасал. Утром мне чудилось, что мельтешение неизменно в любое время суток, но теперь я понимала: к вечеру походки становятся расслабленнее, плечи опускаются, спины сутулятся. Самые молодые горожане обесцветились, превратившись в жалкие копии самих себя. Ритм замедлился.
Мы обсуждали достопримечательности, красивые сооружения, названия, вывески. Говорили о многом, но не упоминали важного: тех, кто обещал встретиться с нами в А-01. Пускай наши зарплаты отличались, и Катерина стояла на ступеньку выше меня, у нас осталось кое-что общее. Одиночество.
Когда город совсем опустел, мы тоже разбрелись по этажам. Я захлопнула дверь комнаты и долго вглядывалась в окно, ожидая увидеть там нечто важное. Знак, послание, отблеск -- хоть что-нибудь. Увы, за тучами скрылись звезды, лампочки витрин погасли. Кромешная тьма, чуть светлее карцерной, укрыла город.
Будильник верещал непростительно занудно. Первым порывом было снять часы и со всей дури метнуть их подальше. Разум сопротивлялся, но приученное за годы ранних подъемов тело уже вставало. Кажется, само по себе. Я очухаться не успела, как перелезла из ночной рубашки в комбинезон и добралась до ванной комнаты, где столпился весь этаж. На заметку: лучше вставать с рассветом, иначе помыться не удастся.
Наконец, отвоевала целых семь минут на душ. Вернувшись в комнату, изменила прическу с распущенных волос на тугой хвост. Трижды проверила планшет и карточку. И отправилась к остановке. Автобус довез прямо до продолговатого здания больницы. Хмуро серая, безжизненная, она не смотрелась как место, где люди исцеляются. Скорее -- остаются доживать последние дни до смерти. Отогнала неприятные мысли и вошла в стеклянные двери. Турникет приветливо тренькнул, получив карточку, и неохотно выплюнул её.
Действия привычны и отточены. За два дня в А-01 я сдружилась с терминалами, сканерами и машинным писком. Вот и теперь спокойно добралась до двери с табличкой "Кадровая служба", постучалась. Трепета не осталось; сплошная обреченность. Разрешили войти.
-- Доброе утро, -- увидев сидящую за столом девушку, я улыбнулась.
Коренастая, круглолицая; с широкими пухлыми губами, низким лбом и родинкой над левой бровью. Не красавица, но чем-то симпатична. И волосы густые, черные, точно ночь.
-- Доброе ли? -- она показательно зевнула. -- Ты по распределению? -- сверилась с данными на мониторе. -- Ларка? Располагайся.
Было бы где. Медицинский кабинет не отличался от прочих: миниатюрен и компактен. Ни единого свободного сидения. Два закрытых шкафа. Разноцветные тюбики и горшок с жухлым цветком занимают подоконник. На столе высится монитор; из-за него выглядывает девушка, ожидающая, когда я примощусь хоть куда-нибудь. На прикрепленном к вороту халата бейдже значилось: "Дина 4Л-Мед". Ах да, я ведь тоже отныне Ларка А-Мед.
-- Пожалуй, постою, -- решилась я.
-- Совсем забыла, что стул забрали. Садись на мой. -- Она тяжело поднялась. -- Пока объясню, пока поймешь -- ноги отвалятся.
Когда Дина вышла из-за стола, стало видно, как выпирал её округлившийся живот. Я плохо разбиралась в беременностях, но её срок был близок к последнему. И не тяжело? Она отметила направление изумленного взгляда и беззаботно отмахнулась: