-- Я стараюсь помочь...
В голосе прозвучала неуверенность, за которую зацепился Марк.
-- Чем? Лежанием в теплой постельке? Не ты ли недавно убеждала, что забросила прием пациентов?
-- А что я сделаю без лекарств?
Холод схватился за кости, к ознобу добавился стук зубов. Я оглушительно чихнула и провела по обветренному носу ладонью.
-- Да что угодно! Отдай, например, вакцину нуждающимся, а не держи на столе! Сохрани хоть одному жизнь.
-- Это не та вакцина. -- Я уперлась затылком в стену.
-- Кто б сомневался, что ты так скажешь. -- Марк забрал с вешалки куртку, торопливо влез в нее. -- Я ошибся. Ты не овечка, а хищник, который упивается страданиями других.
-- Где ты видел хищника, упивающегося чем-либо? -- криво усмехнулась я, но Марк уже хлопнул дверью.
М-да, плохо он представляет хищников. Обычно те предпочитают полакомиться страдальцем, а не насладиться его муками. Жаль, но Марку удобнее размышлять иначе. Мечтатель -- Ник был прав. Навыдумывал невесть чего, а сейчас злится из-за несхожести фантазий с реальностью.
Кое в чем я послушалась Марка. Людям вход в лабораторию открылся заново, правда, я сразу предупредила о нулевом запасе лекарств, самым крупным достоянием которого стала ампула с прозрачной жидкостью. Открыто я о ней не заявляла, но хранила для особо тяжелого случая. К счастью, грипп временно затаился.
Неделя за неделей, точно капли, стучащие по темечку, прошел год с момента, как заболел Ник. У него появились первые кровоточащие язвы. Я отказывалась видеть их, да и он сам не горел желанием показывать -- плотно завязывал рану на боку. Но морщился, когда случайно касался повязки, окончательно побледнел. Прижигал края, будто бы это могло остановить мор. Однажды он упал в обморок, возвращаясь с завода. Парни из той же смены притащили его прямо ко мне, а я, словно маленькая, суетилась около и плакала от отчаяния. В его хриплом, натужном дыхании различалась смерть. Не завтрашняя или через месяц, но близкая -- старуха с косой уже подстраивалась под Ника, приманивала его к себе. Обморок означал первый шаг... туда.
Разумеется, очнувшись, он заверил, что чувствует себя прекрасно, отдохнул и выспался, а я реву напрасно. Ещё и отругал. Но синева под глазами и пепельная серость лица наливались близкой смертью, а повязка пропиталась красным.
Изредка мы общались с Катериной, но переписка была неинформативной и лживой. У меня всё хорошо: лекарство ищется, Косс спокоен и мил, люди замечательные. И она отвечала подобное, совершенно лишенное эмоций. Я боялась писать правду по многим причинам: не желала заставлять подругу волноваться, понимала, что сообщения доктора могут отслеживаться, чтобы тот не сообщил кому-то за пределами города об истинном положении дел. Поэтому фразы были выверены и невинны. Она же... Да кто разберет, почему отмалчивалась подруга? А я принимала сообщения-отписки, не вытягивая подробностей.
Время ускользало, а я всё жила, искала, ходила по четвергам за продуктами и ночами выла в подушку от бессилия.
Глава 9
Ник не бывал слабым. Совсем. Он умел подбадривать, шутить, хохотать, но не расклеиваться. Поэтому той вроде бы обычной ночью, когда мы сидели на кухне и доедали то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак, я почуяла неладное. Ник резко посмурнел и уставился на луну. Она сияла золотом точно самая крупная начищенная монета из музея. Иногда мне хотелось иметь настоящие деньги, которые шуршали или звенели, наверняка чем-то пахли. Карта давала удобство в накоплении и оплате, да не позволяла потрогать нажитое.
Но дело было не в деньгах и даже не в луне.
-- Что с тобой? -- я потормошила Ника за плечо.
-- А? -- он словно очнулся.
-- Ты о чем-то задумался?
-- Не-а, -- начал было он, но вдруг по-детски зажмурился и пробормотал: -- Неужели у нас осталось меньше года?
Как правильно ответить? "Да" похоже на "Я прекрасно помню, что наше время истекает"; "Нет" -- наглая ложь. Отмахнуться или отмолчаться, найти несуществующий плюс и козырнуть им? Мне непривычна роль успокаивающего, и я не знала, чем его утешить.
Может, настал момент для трех особенных слов? Тех, о которых я думала, живя в Со-На и вспоминая о рыжеволосой девушке из больницы. Их я рассасывала на языке перед воровством данных из архива. Они норовили слететь с губ всякий раз, когда Ник обнимал меня, а я вжималась в его грудь. Но они мне не нравились, казались чужеродными и тяжелыми. Почему горло пересыхало, когда я пыталась выдавить их из себя? Дело в том, что я не любила Ника, но боялась признаться, что прошла весь путь ради дружбы или привязанности?
-- Нет, не осталось, -- враждебно шикнула я. -- Мы выкарабкаемся.
Ник отставил пустую консервную банку, но после, покрутив ее в пальцах, метко закинул в мусорное ведро. Я проследила за броском, присвистнув.
-- Думаешь? -- глаза сузились до щелок, будто Ник отыскивал ответ в моей внешности.
-- Уверена! -- Я встала, чтобы сбросить с себя цепкий взгляд.
Скрипнул стул. Ник тоже поднялся.
-- Ты такая худая, -- он провел по спине пальцами, касаясь каждого позвонка. -- Ты и в А-02 была самой маленькой.
Его дыхание касалось моих ресниц. Оно было теплое и совсем не пахло горьковато-жирным запахом тушенки.
Вот бы выпалить невзначай о чувствах, взбодрить его. Но что бодрого в том, что на любовь у нас останется меньше года? И на любовь ли. Люблю ли его я; а он меня? Как вообще люди любят друг друга?! В фильмах очень легко -- они подают заявки, женятся, а там уже появляются чувства, теплые фразы и нежные объятия. А у нас?..
Или я обязана сказать сейчас, чтоб остался хотя б год? А если удача повернется к нам, больше... Но тут я представила, сколько придется пережить. Встречи, расставания, отъезды, а в итоге -- замужество непременно на ком-то ином. Желаю ли я ему или себе жизни в вечной нервозности? Слез, искусанных губ, часов редких встреч?
Люблю ли я его? Наверное, нет, иначе бы давно рассказала всё, что навалилось на душу.
-- Что тебе нравилось в А-02? -- уцепилась за спасительную фразу о нашем детстве.
-- Кроме очевидного? -- он улыбнулся. -- Ну, допустим, танцы. У нас с тобой хорошо получалось.
Явная ирония. Во время ежегодного танцевального конкурса мы всегда стояли вместе, и у нас получалось просто "прекрасно". Некоторые пары уходили с призами, а мы -- с отдавленными ногами. Отдельно я танцевала сносно, но рядом с Ником напоминала деревяшку.
И все-таки он прав: в этом было что-то сказочное, неподвластное забытью.
-- Иди сюда, -- скомандовала я, выводя друга в середину кухни.
Он сразу догадался о моих намерениях и даже отвесил шутливый приветственный поклон.
-- Начнем, -- я выставила наши руки в стороны. -- Не забыл, как надо?
Забыл окончательно, поэтому повела я: выступила вперед, чуть задев его ногу. Ник, поняв, сделал шажок назад. В сторону, вперед, в сторону, назад. Музыки не было, но она лилась где-то внутри меня, та самая, из детства.
-- Переворот, -- хихикнул Ник, выкручивая мою руку. -- Давай же!
Движения усложнились, к ним добавились па, которые мы разучивали особенно болезненно - мадам София била за ошибки хворостиной по лодыжкам. Я неуклюже развернулась и едва не рухнула в его объятия. Ник поддержал, легко вернул обратно и заново засчитал: один-два-три-четыре.
-- Неужели помнишь весь танец? -- сдул с глаз отросшую за полгода челку.
-- Я-то помню, -- парировала, медленно наклоняясь влево, -- а вот ты совсем закаменел. София назвала бы тебя безнадежным топтуном.
-- А тебя -- болтуньей!
Ник притянул меня близко-близко. Я слышала, как колотится сердце. Наверное, танец причинял его ранам боль, но друг виду не показывал.
-- А ты говоришь, худая. Я грациозная, -- подытожила со смешком.
Тут же закружилась голова, но я удержалась, сделала легкий реверанс. От усталости пот покрывал лоб и стекал ручейками по вискам. Перед глазами ползали назойливые мушки. Кто б знал, что простенький лагерный танец выбьет последние силы.