В этот момент тело Марка, как по-свойски только что окрестил его Дарий, начало светиться фиолетовым свечением, сначала еле заметно, а потом все сильнее и сильнее.
— Да ну тебя! — всполошился Дарий и потянулся к крышке саркофага. Водрузив ее на место, он перевел дух, обтер цепочку с медальоном полой пиджака, одел на шею, спрятав его под рубашкой, а свиток примостил во внутренний карман пиджака, сокрушаясь, что так его и выронить недолго. После чего стал засыпать монетами и всевозможным золотым хламом саркофаг, так как это было до его вторжения, пока не увидел, что его руки тоже светятся тем же фиолетовым свечением, что и иссушенное тело Святого Марка, свечение усиливалось… В изумлении рассматривая свои руки, он понял что светятся все участки его тела, которые так или иначе соприкасались с телом Святого.
— Вы издеваетесь! — гаркнул он, не зная, что теперь ожидать от этакого «подарочка», с досады грохнув ногой об пол.
Что за механизм он просмотрел, Дарий так и не понял, но проход в тайник стал быстро закрываться каменными плитами, которые наезжая одна на другую, грозились замуровать его в тайнике.
С яростным рычанием, вампир протиснулся в сужающийся проем и со всего маху приземлился на плечо статуи Святого Марка. Вход в тайник «затянутый» хорошо пригнанными друг к другу плитами, теперь был различим только для его взгляда, да и то, потому что он точно знал что и где искать.
— Так бы и сказал, что мне пора… — неожиданно для самого себя, заявил Дарий, обращаясь к голове мраморного изваяния.
Скатившись со статуи, вампир остановился, заглянул в лицо святому:
— Ну и крут же ты, батенька, выставлять гостей за дверь!
После чего развернулся и не оглядываясь, протиснулся между застывших вампиров-«рудокопов» к узкой щели, ведущей в проход, уводящий к центру анфилады лабиринта.
24 глава Гертруда
Дарий нехотя вернулся к входу в пещеру, с внутренним содроганием посмотрев на вопиющую в своей гротескности картину смерти, которую он здесь оставил, и… отпустил время.
«Начали!», скомандовал он сам себе и пустился бегом к пещерам лабиринта, не минуя ни одного патруля.
Он рассчитывал на то, что устроенный им переполох, спровоцирует Гертруду саму его искать, т. к. заниматься еще и ее поисками, после тамплиеро-масонских развлекалочек, ему не хотелось вовсе.
Поэтому он с упоением и восторженным ощущением собственной силы, врывался в вампирские ряды, кого убивая на месте, а кого и заставляя преследовать себя. Собрав целый шлейф преследователей, он повел их к ловушкам, рассчитывая, что они вряд ли знакомы с ними, так как он.
Остановив время, он забегал вперед, активируя ловушки, которым необходимо было время, чтобы сработать, потом отпуская время, он маячил впереди, дразня преследователей и упиваясь вакханалией смерти, которую он создавал.
Перворожденный вампир запустил жернова «мясорубки», для тех, кого быть не должно, для тех, кто был создан убивать, для тех, кто был лишен природного естества и превратился в монстров, в орудие чужих амбиций. И сейчас он упивался их жаждой его убийства, их удивленными и яростными криками, их агонией и болью, т. к. мгновенные ловушки, они в пылу преследования, активировали сами, прорежая собственные ряды и от этого, приходя в бешенство, постепенно достигающего своего апогея.
Кровь, рваные куски тел, каменные глыбы, колья, горящее масло и жир, копья, все это смешалось позади Дария и его преследователей.
Сардонистический смех[45], сменялся рычанием и перворожденный вампир, вел своих преследователей к центру лабиринта, создавая видимость беспорядочных метаний жертвы, в поисках выхода, дразня и взвинчивая их инстинкты охотника.
Несколько десятков горящих жаждой насилия, кровавых глаз его преследователей, были для него символом того, от чего он, как выяснилось, безрезультатно хотел избавиться все эти столетия, вытравливая из себя эту жажду убийства каленым железом, сбегая и увиливая, усыпляя свои инстинкты… И он убивал их, разрывая на куски, толкая навстречу смертельной западне, сталкивая в зияющие пропасти, кидал в горящее масло, нанизывая на частокол… В их лице, он убивал себя, того себя, которого он считал недостойным не то что Любви, Жизни, а самого факта существования!
Каждый предсмертный крик, каждый стон и вопль, отзывался в нем болью и восторгом собственной смерти!
Дарий уже давно перестал быть собой, он был вездесущим, несущим смерть, все разрушающим ликом Смерти.
«Да это же боевой транс![46]», перворожденный восторженно захохотал, останавливаясь в центральном зале лабиринта, куда он так стремился.
45
Сардонический смех (др. — греч. — язвительный, презрительный) — это смех жертвы, утраты, отречения. Этот смех у греков стал поговоркой в отношении людей, смеющихся в момент своей гибели. Древние сравнивали его с действием ядовитого растения, «вкушая которое люди охватываются конвульсиями и смеются против воли».
46
Боевой транс — термин, обозначающий изменённое состояние сознания людей, участвующих в боевых действиях. В этом состоянии боец не чувствует страха («афобия») и боли («анальгезия»). В состоянии боевого транса человек способен проявить крайние формы альтруизма (например, пожертвовать своей жизнью для спасения товарищей), но также и крайние формы агрессивности (например, участвовать в массовых убийствах). Состояние боевого транса может возникнуть спонтанно, в экстремальной ситуации