– Он не спит, – несмотря на все его усилия, сказал отец.
– Мне всё равно, спит он или нет, – пробормотала в ответ мать.
– Тогда позволь мне сделать то, что необходимо сделать.
Мать колебалась.
– Нет.
– Его необходимо прибить, Эсми.
– Прибить… Ты говоришь о маленьком мальчике, как о запаршивевшем псе. Это потому что…
– Это потому что он не маленький мальчик.
– Нет, – сказала она устало, но с абсолютной убеждённостью, – это потому, что ты хочешь, чтобы твои слова звучали так, будто ты говоришь не о собственном сыне, а о каком-то животном.
Отец ничего не ответил. Высохший куст акации торчал из расположенного между ним и Кельмомасом участка земли, казалось, разделяя ветвями образ Аспект-Императора не столько на куски, сколько на возможности. Принц осознал, что удивлялся могуществу нариндара, завидовал его Безупречной Благодати, всё время забывая о Благодати, присущей его отцу, непобедимому Анасуримбору Келлхусу I. Но именно он был Кратчайшим Путём, волной неизбежности, бегущей по ткани слепой удачи. Даже боги не могли коснуться его! Даже Айокли – злобный Четырёхрогий Брат! Даже Момас, Крушитель Тверди!
Они обрушили на него всю свою мощь, но отец всё равно уцелел…
– Но зачем прислушиваться ко мне? – молвила мать. – Если он так опасен, почему бы просто не схватить его и не сломать ему шею?
Самармас беспрестанно подвывал, Мамааа! Мамоочкаа!
Отец упорствовал.
– По той же причине, по которой я вернулся, чтобы спасти тебя.
Она прижала два пальца к губам, изображая, будто блюёт: жест, которому она научилась у сумнийских докеров, знал Кельмомас.
– Ты вернулся, чтобы спасти свою проклятую Империю.
– И, тем не менее, я здесь, с тобой, и мы… бежим из Империи прочь.
Свирепый взор её дрогнул, но лишь на мгновение.
– Да просто после того как Момас, тщась убить тебя и твою семью, уничтожил Момемн – город, названный в его же честь, ты понял, что не спасать её уже поздно. Империя! Пффф. Представляешь, сколько крови течёт сейчас по улицам её городов? Все Три Моря пылают. Твои Судьи. Твои князья и Уверовавшие короли! Толпы пируют на их растерзанных телах.
– Так оплачь их, Эсми, если тебе это нужно. Империя была лишь лестницей, необходимой, чтобы добраться до Голготтерата, а её крушение оказывалось неизбежным в любом из воплощений Тысячекратной Мысли.
Мальчику не нужно было даже смотреть на свою мать – столь оглушительным было её молчание.
– И поэтому… ты возложил её бремя… на мои плечи? Потому что она была заведомо обречена?
– Грех реален, Эсми. Проклятие существует на самом деле. Я знаю точно, потому что я видел это. Я ношу два этих ужасных трофея для того, само собой, чтобы принуждать людей к повиновению, но также и в качестве постоянного напоминания. Знать что-либо означает нести ответственность, а пребывать в неведении – хотя ты, как и все прочие, питаешь к этому отвращение – означает оставаться безгрешным.
Мать неверяще взирала на него.
– И ты обманул меня, оставив в неведении, дабы уберечь от греха?
– Тебя… и всё человечество.
Подумав о том, что его отец несёт на своей душе тяжесть каждого неправедного деяния, совершённого от его имени, мальчик задрожал от мысли о нагромождённых друг на друга неисчислимых проклятиях.
Какое-то безумие сквозило во взгляде Благословенной императрицы.
– Тяжесть греха заключается в преднамеренности, Эсми, в умышленном использовании людей в качестве своих инструментов. – В глазах у него плясали языки пламени. – Я же сделал своим инструментом весь Мир.
– Чтобы сокрушить Голготтерат, – сказала она, словно бы приходя с ним к некому согласию.
– Да, – ответил её божественный муж.
– Тогда почему ты здесь? Зачем оставил свою драгоценную Ордалию?
Мальчик задыхался от чистой, незамутнённой красоты происходящего… от творимого без видимых усилий совершенства, от несравненного мастерства.
– Чтобы спасти тебя.
Её ярость исчезла лишь для того, чтобы преобразоваться в нечто ещё более свирепое и пронзительное.
– Враньё! Очередная ложь, добавленная в уже нагромождённую тобой груду – и без того достаточно высокую, чтобы посрамить самого Айокли!
Отец оторвал взгляд от огня и посмотрел на неё. Взор его, одновременно и решительный и уступчивый, сулил снисхождение и прощение, манил обещанием исцеления её истерзанного сердца.
– И поэтому, – произнес он, – ты спуталась с нариндаром, чтобы прикончить меня?