Сорвил сидел, чувствуя лёгкую досаду, что этот порыв Цоронги отвлёк его от размышлений над материями гораздо более важными. Он впервые понял всё безумие, всю сложность положения, в котором оказалась Великая Ордалия, ибо тот факт, что путь её пролегал по этим проклятым землям, означал, что им попросту нечего есть…
Не считая своих лошадей… своих врагов…
И самих себя.
Несколько мгновений ему казалось, что он не может дышать, ибо ужасающая логика этого предположения была совершенно очевидной.
Кратчайший Путь…
Всему происходящему, даже этим грехам, какими бы дьявольскими и чудовищными они ему ни представлялись, отведено своё место. Они были не чем иным, как необходимыми жертвами, вызванными обстоятельствами, а всё их невероятное безумие лишь в полной мере соответствовало тем невообразимым целям, которым они призваны послужить…
Может ли это быть так? Может ли быть, что всё, чему ему довелось стать свидетелем – действия и события столь мерзостные, что рвота сама по себе извергается из животов непричастных, – суть просто… неизбежные потери?
Величайшая жертва?
Биения его сердца отсчитывали время, на которое остановилось дыхание.
Знал ли Аспект-Император о том, что всем этим душам предначертано сгинуть на сём пути.
– Да! – завопил Цоронга в каком-то диком ликовании. – Да!
И что это говорит о противнике Келхуса – Консульте?
Кипящий гул древних, обрывочных воспоминаний…
– Он здесь!
Могут ли они и в самом деле быть настолько злобными, мерзкими и нечестивыми – да и кто угодно вообще? Может ли существовать зло настолько чудовищное, чтобы это было способно оправдать любые злодеяния, любые зверства, способствующие его уничтожению?
Ты чувствуешь это… ты, носивший на своём челе Амилоас…
Сорвил оцепенело взирал на задубевший, словно язык мертвеца, мешочек в руке Цоронги. Видневшийся на коже бледный узор был всё таким же запутанным, каким он его и запомнил – полумесяцы внутри полумесяцев, подобные Кругораспятию, но расколотому на куски и сваленному одной беспорядочной грудой. «Троесерпие» – как-то назвала его Серва. Древний знак Анасуримборов.
– Некоторые утверждают, что Аспект-Император мёртв, – свирепо бормотал Цоронга, в его диком взгляде чудились образы гнева и насилия, – но я-то знаю – он вернётся. Я знаю это, ибо мне известно, что ты нариндар! Что Мать Рождения избрала тебя! И он вернётся, ибо вернулся ты. А ты вернулся, ибо он не умер!
Внезапно воздушная невесомость мешочка, вмещающего в себя железную хору, показалась ему чем-то странным и даже нелепым. Они были словно пух…
В этот момент он не понимал ничего, кроме того, что ему хочется разрыдаться.
Что же мне делать?
Пухлые чёрные пальцы обхватили его бледную руку, а затем сдавили ладонь, заставив его взять мешочек.
Какой-то ленивый жар, казалось, сгущался меж ними.
– Вот так, вот так, я знаю… – выдохнул Цоронга.
Его тело, длинное и гибкое, дрожало, как и собственное тело Сорвила.
– Знаешь что? – пробормотал юноша.
Игривая улыбка.
– Что мы с тобой пребываем там, где не существует греха.
У Сорвила не возникло желания отстраниться, и это послужило для него причиной ужаса столь же сильного, как и всё, что ему довелось увидеть и о чём помыслить этим днём. Взгляд его в каком-то оцепенелом изумлении изучающе блуждал по страстной ипостаси своего друга.
– Что ты имеешь в виду?
Проблеск чего-то давно ушедшего в его карих глазах.
Му’миорн?
– Я имею в виду, что есть лишь одно правило, что ограничивает нас, и лишь одна жертва, что мы обязаны принести! Убей Аспект-Императора!
Они обменялись долгими взглядами. Настойчивым, с одной стороны, и притворно-недоумевающим – с другой.
Я плачу, ибо я скучал по тебе.
– Всё остальное – свято… – с волнующим неистовством в голосе выдохнул Цоронга. И действительно казалось, что всё уже решено. Зеумский принц смахнул прочь свет фонаря.
Сильные руки во тьме.
Обнажённые, они лежали во мраке палатки, потея, несмотря на холод.
Даже когда они закончили, его метания никуда не делись.
Его жизнь во всех отношениях была словно бы какой-то подделкой. Вечно спотыкаться, бросаться из стороны в сторону, следуя за решениями, что, считаясь твоими собственными, на деле всегда проистекают из того, кем ты являешься. Различие между этими двумя источниками заключалось в том, что в действительности все его решения словно бы исходили из некого небытия, и события в итоге вечно шли кувырком, приводя к изгибам и поворотам – к неожиданностям, которые, если задуматься, ничуть не удивительны. И вот уже ты, задыхаясь от боли в сердце, оказываешься погружённым в пространство какого-то стылого оцепенения, понимая, что впрямь существуешь, лишь пребывая в укрытии, построенном из собственных вопросов. В укрытии, которое подобные призракам глупцы вроде тебя называют размышлением.