— Чтобы сокрушить Голготтерат, — сказала она, словно бы приходя с ним к некому согласию.
— Да, — ответил её божественный муж.
— Тогда почему ты здесь? Зачем оставил свою драгоценную Ордалию?
Мальчик задыхался от чистой, незамутнённой красоты происходящего…от творимого без видимых усилий совершенства, от несравненного мастерства.
— Чтобы спасти тебя.
Её ярость исчезла только затем, чтобы преобразоваться в нечто ещё более свирепое и пронзительное.
— Враньё! Очередная ложь, добавленная в уже нагромождённую тобой груду — и так достаточно высокую, чтобы посрамить самого Айокли!
Отец оторвал взгляд от огня и посмотрел на неё. Взор его, одновременно и решительный и уступчивый, сулил снисхождение и прощение, манил обещанием исцеления её истерзанного сердца.
— И поэтому, — произнес он, — ты спуталась с нариндаром, чтобы прикончить меня?
Мальчик увидел как Благословенная Императрица, сперва затаила дыхание, услышав вопрос, а затем задохнулась ответом, так и не сумев произнести его. Глаза Эсменет блестели от горя, казалось, всё её тело дрожит и трясётся. Свет костра окрасил её терзающийся муками образ, разноцветными отблесками, тенями, пульсирующими оранжевым, алым и розовым. Лик Эсменет был прекрасен, будучи проявлением чего-то настоящего, подлинного и монументального.
— Зачем, Келлхус? — горько бросила она через разделявшее их пространство. — Зачем …упорствовать… — её глаза раскрывались всё шире, в то время как голос становился всё тише, — Зачем…прощать…
— Я не знаю, — произнес Келлхус, придвигаясь к ней, — ты единственная тьма, что мне осталась, жена.
Он обхватил императрицу своими могучими, длинными руками, втянув её в обволакивающее тепло своих объятий.
— Единственное место, где я ещё могу укрыться.
Кельмомас вжимался в холодную твердь, прильнув к катящемуся под сводом Пустоты Миру, жаждущий, чтобы плоть его стала землёй, кости побегами ежевики, а глаза камнями, мокрыми от росы. Его брат визжал и вопил, зная, что их мать не в силах ни в чём отказать отцу, а отец желал, чтобы они умерли.
Глава вторая
Иштеребинт
События, в грандиозности своей подобные
облакам, зачастую низвергают в прах даже тех,
кто сумел устоять перед величием гор.
Ранняя осень, 20 год Новой Империи (4132 Год Бивня), Иштеребинт.
Анасуримбор — почти наверняка твой Спаситель…
Растерянности достаточно глубокой свойственна некая безмятежность, умиротворение, проистекающее из понимания того факта, что настолько противоречивые обстоятельства или качества едва ли вообще возможно свести к единому целому. Сорвил был человеком. А ещё, он был князем и Уверовавшим Королём. Сиротой. Орудием Ятвер, Ужасной Матери Рождения. Он был уроженцем Сакарпа, лишь недавно ставшим мужчиной. И был Иммириккасом, одним из древнейших инъйори ишрой, жившим на этом свете целую вечность тому назад.
Он разрывался между жаждой жизни и вечным проклятием.
И был влюблён.
Он лежал, задыхаясь, пока мир вокруг него обретал форму, которую был способен вместить в себя его разум. Плачущая Гора маячила, нависала над ним, но казалась при этом эфемерной, словно бы вырезанной из бумаги, декорацией, а не чем-то материальным. Его безбородое, наголо бритое лицо терзала колющая боль. Кучки обезумевших эмвама метались в тумане, разбегаясь так быстро, как только позволяли их хилые тела. Нахлынули воспоминания, образы, неотличимые от чистого ужаса. Спуск в недра Горы сквозь наполненные визгом чертоги и залы. Ойнарал, умирающий в Священной Бездне. Амилоас…
Сорвил вцепился в свои щёки, но пальцы лишь промяли его собственную кожу. Он свободен! Свободен от этой проклятой вещи!
И разорван надвое.
Он вспомнил набитую свиными тушами Клеть, спускающуюся в Колодец Ингресс. Вспомнил ойнаралова отца, Ойрунаса — чудовищного Владыку Стражи. Вспомнил Серву — связанную, с заткнутым ртом… А сейчас она была рядом, всё ещё — как и тогда, когда он только нашел её в этом хаосе — облачённая в отрез черного инъйорского шелка, настолько тонкого, что он казался краской, нанесённой на её кожу. Ветер растрепал её золотистые волосы. Позади неё, будто противостав безумными образами и руинами своими всему Сущему, вздымался к небу Иштеребинт. Из множества мест на его необъятной туше вырывались столбы дыма.