Два крайних дома стояли очень близко. Почерневшие, старенькие, они наклонились друг к другу крышами, словно заговорщики. Михей вдруг споткнулся и грохнулся в пыль. Щелкнула спущенная тетива, и болт, сердитой осой прожужжав мимо головы мельника, с сухим треском вошел в одну из досок чердачного окна правого домика. Ставня гулко хлопнула по стене.
Мельник крякнул, тряхнул головой, открыл рот, потоптался у дома, но выругаться не решился, хотя в такой ситуации, как говорят, сам Эол велел.
– Может… ну… это… того… оно… поосторожнее бы, – начал мельник, – если вы из-за того, что Шугар тама наговорил, осерчали, так брехня это все. Не увозил я Игнару, да и зачем мне покойница? Вот, хоть Эолом побожусь! – Казум начал сотворять охранные знаки.
Михей тем временем поднялся и стал задумчиво рассматривать арбалет.
– Чей дом? – нахмурившись, спросил Вит.
– Изба Орьки-прачки. Та померла давно, вот мы в ее старой избе ледник и устроили. Я же сказывал про Орьку и дочку ее непутевую? – спросил мельник, косясь на арбалет. – Тут подземный ручей близко, подмыл избу-то да соседнюю тоже, зато в погребе всегда холодно. – Мужчина распахнул дверь и вошел в дом.
– Не заряжал бы ты игрушку, – попенял Рион стрелку, но тот упрямо вставил болт в ложе.
– Как думаешь, смирт жертвы приносил и с нечистью поладил или ваш Эол дал своему слуге особое разрешение покидать зачарованные места независимо от степени вложенной в заклинания магии? – иронично спросил меня Вит.
Наконец-то я поняла, что не давало покоя с того момента, как мы, слушая болтовню Казума, вошли в дом Пелагеи. Дом, где жил смирт, когда возвращался в Волотки… Ключевое слово «возвращался». Теир мог сходить с заклинания «единого пути», мог уходить к капищу и возвращаться.
– Постойте, – выкрикнул догнавший нас в дверях Рион. – Вы хотите сказать, что смирт…
Не договорив, чаровник нахмурился.
– Смотри-ка, парень растет не по дням, а по часам, – хмыкнул чернокнижник и уже для меня серьезно добавил: – Спина чешется. Чешется так, что хочется развернуться и зарычать.
Вместо того чтобы успокоить, его слова напугали меня еще больше. Слишком лично прозвучало признание, слишком интимно, словно только я одна могла понять смысл этих слов.
Рычать пока не хотелось, и я очень надеялась, что никогда больше не захочется. Лучше уж на самом деле убежать в лес. И там обосноваться, свить гнездо на дереве или выкопать землянку, а еще требовать со случайных путников дань грибами, ягодами и берестой… Эол, опять чушь из детских сказок лезет в голову!
Тело лудильщика лежало там, где его оставили, и вроде бы никуда не торопилось убегать. По моему мнению, стоило прикопать его еще пару дней назад. Ледник ледником, а запашок в подвале, где некогда хранили припасы, стоял знатный.
Не знаю, что хотел увидеть Вит. Мне тело пожилого мужчины, лежащее на лавке, не показалось особо интересным. Все части на месте. Седые растрепанные волосы, синюшная кожа и глаза, которые никак не хотели закрываться…
Я отвернулась, когда чернокнижник открыл покойнику рот и с живейшим любопытством заглянул туда. Рион с восторгом присоединился, правда, заинтересовался отнюдь не внутренним устройством, а, скорее, внешним, и стал водить руками над телом. Стрелок снова начал разглядывать арбалет, и Казум отступил от Михея на пару шагов.
– Не могу понять, от чего он умер? – нахмурился Рион. – Очень похоже на…
Он не договорил, но я поняла и так. С самого утра этими совпадениями кто-то просто тыкал нам в глаза, а мы, словно слепые котята, отказывается замечать очевидное.
В Хотьках тоже погибали люди, и тоже неизвестно, от чего, вроде бы от пьянства, но… Но совершенно точно не от него.
В селе Михея люди гибли с интервалом в день, а здесь от первой смерти до второй, судя по запаху, прошло не меньше пяти. Значит, либо лудильщик и правда почил сам, и парни зря заглядывали ему в рот, либо для… (тут самое время спросить – для чего?) промежуток не важен.
Что еще общего у этих деревень? Лиска. Имя заставило меня поежиться. А может, это от холода, царящего здесь. Чернокнижник и чаровник продолжали возиться с трупом и еще ни разу не поцапались. Трупы, они такие, объединяющие, это не я, это наш гробовщик сказал, когда на похоронах старого гончара помирились его жена и гулящая девка, которая тоже не отказалась бы от вдовьего платка и, вполне возможно, даже имела на него некоторое право.
Вит перевернул труп и задрал рубашку. Я, не говоря ни слова, вышла. Покойники меня не пугали, во всяком случае смирно лежащие на лавках и терпеливо дожидающиеся погребения. Но смотреть на деловитые движения вирийца было неприятно. Хотя чернокнижник никогда не притворялся служителем Эола.