Вот Чет подошел ко мне, велел Аленке меня, с тобой внутри, обследовать и запомнить навсегда, для наследства... Ох! Мурмана мы вдвоем едва спеленали заклятьями, так он выл и рвался меня спасать...
Как только ты родился, то я решила сама себе хозяйкой жить и осенью вернулась в город. А поскольку я уже не просто так, а ТВОЯ мама была, мне не стали препятствовать. С пропиской и "академкой" городские все мне уладили.
Теперь -- тебе пора пришла, съездишь в Черную, вернешься -- Аленка твоя будет. Не беспокойся, она может быть любого размера, в диапазоне от пяти сантиметров до двадцати метров... вроде бы перестала расти, так что легко спрячется на тебе и не объест в голодный год...
-- А ты?
-- Умрем. Я, Чет, дядя Петя. Останется Ирина Федоровна, она на самом деле тебе хоть и не родная прабабка, чтоб ты знал, а любит тебя очень. Останется тебе Мурман и Аленка, в память о нас.
Останутся у тебя способности колдовские, поскольку генотип у тебя чрезвычайно благоприятный для этих дел, развить их -- вопрос времени.
-- Мама, вы же все такие крутые, как тебя послушаешь, неужели нельзя иначе, чтобы вам никому не умирать?
-- Не знаю, не пробовали, но опыт мне подсказывает, что на этот раз лучше с судьбой не спорить. -
Замолчали надолго. Леха кусал непослушные губы, старался быть спокойным и сильным.
-- Мам... Вдумайся, плиз, в простенький такой вопрос: кому -- лучше???
-- Тебе, любимый и единственный сын мой. Спорить не надо, ни с судьбой, ни со мной. Я сейчас буду плакать, горько, долго, нудно... Избавь себя от этого зрелища и езжай. Один раз мы с тобой еще увидимся. Я буду ждать.
-- Клянешься?
-- Клянусь, Лешенька...
Леха сидел в пустом купе, впереди полдня пути, чемодан под рукой, сидел и ошарашенно осмысливал не только непонятные перспективы будущего, но и не менее невероятные аспекты прошлого, до которого как-то мысли раньше просто не доходили...
Ему за все детство и юность в голову не пришло удивиться тому, что в деревенском быту "баб Иры" -- заговоры и заклятья обычная вещь, что тысячу раз виденная им шкура волколака на полу в бабкиной спальне заметно отличалась от волчьей шкуры, что Васька понимает человеческие слова лучше, чем это положено фауне. А дядя Петя с его чудачествами и заходами? Все в деревне недолюбливали дядю
Петю, но все и побаивались: на руку он был тяжел, а во хмелю буен. Одного только Леху он ни разу и пальцем не тронул и был очень к нему терпим и внимателен. Нет, Леху это не удивляло, он приписывал это обычной и естественной потребности человечества любить его, Леху Гришина... А его нянька и первая игрушка -- Мурман, который уже лет двадцать пять, а может и дольше оставался молодым и деятельным, в то время как его братья-близнецы состарились и умерли (Турман погиб в восемьдесят втором). Дядя Петя обмолвился раз, что, мол, Мурман -- домашний, как Васька у
Федоровны, а потому пусть тоже долго живет, для Лехи, когда тот вырастет, но и эти речи Леха воспринимал буднично, как прогноз погоды ... И вся деревня, если вспомнить, зналась с нечистой силой, а вернее -- так не сама ли ею была?... Вспомнил, как Ирка Гаврилова, ровесница с Болотной улицы, ладонью поджигала хворост, а Игорек Супрунов командовал муравьями, целые представления разыгрывал... Вспомнил... вспомнил... Как много невероятного, оказывается, можно было вспомнить...
-- Ойелки-метелки, насколько может дурным хомосапый девятнадцатилетний мужчина в расцвете сил и до этого!... Или это они его заколдовали, во главе с мамочкой, чтобы он ничему не удивлялся?...
Нет, Леха понимал, чувствовал, что дело тут не в околдованности, а в его собственной лопоухости...
Ну, лопух-не-лопух, а никогда и никому он о деревенских чудесах не рассказывал, ни разу не проговорился, хотя возможности были... Пустяк, но Леха чуточку приободрился.
А теперь, стало быть, он выращен альтернативой Антихристу(!?) и едет принимать наследство дя... папы Пети (здравствуй, папочка-а! Повезло с фазером, монструм вульгариз, плиз..., любимая, позволь представить: вон тот, в одних трусах и с перегаром на устах -- мой папа, теперь он и твой папа...), а заодно и колдовскую вендетту. А может, он теперь сразу станет могущественным?... Леха побормотал всякую абракадабру, пощелкал пальцами -нет, даже пиво не появилось... Он надел наушники, включил сидюк и попытался утешиться Джимми Попом. Вроде помогло...
Поезд трясло, покачивало и обстукивало, как трясет и качает их во всем не очень цивилизованном мире, и Леха Гришин задремал, на время сна позабыв о миссии, которая вроде как ждет его, о близкой, предстоящей потере мамы и новоприобретенного отца, о том что жизнь его теперь поменяется кардинально, и что жить он будет ярко, и если повезет -- тысячелетия, как папа, или поменьше, как мама, или Турман, если не повезет...
Стояло лето двухтысячного года от рождества Иисуса Христа, среднего сына Божия.
ЧАСТЬ 2
Июнь двухтысячного года высыпал на город целую охапку безоблачных ночей, одна другой белее, и однажды, возвращаясь утром домой, Денис, впервые за восемнадцать прожитых лет, понял, что счастье - реальность, как эти мосты и набережные, как эти озабоченные менты на Петропавловке...
Счастье реально и он вот-вот его повстречает и возьмет себе, не в эту ночь, так в следующую... О,
Питер, о, радость...
"В Ленинграде - слепое пятно, там будем жить." Эти странные слова отец произнес вполголоса, когда они сидели перед телевизором, все втроем. Денису было в ту пору лет девять, он залег к матери на колени, да так и заснул. Потом вдруг проснулся, сам не зная отчего, заерзал горячим затылком, устраиваясь поудобнее...
-- Мама, опять ты куришь табак! Перестань, это вредно для легких и для организма.
- Да, да, сынок, я сейчас... -- Мать тяжело потянулась к пепельнице на журнальном столике, загасила окурок.
- Папа, а что значит - слепое пятно?
-- Ну, эта, это... -- отец собрал в гармошку кожу на нешироком лбу, грозно закашлялся... Мать поспешила вмешаться:
-- У тебя редкая форма аллергии, Денис, поэтому мы решили переехать туда, где аллергия не будет тебе досаждать.