- Найди их, Мор! - мать всхлипнула, но нашла в себе силы улыбнуться и пригладить перья разъяренной птице. Отец подошел к окну.
- Стой! - Это Денис крикнул вслед приготовившемуся улетать ворону. Тот мгновенно сорвался с руки отца и прилетел на кровать, на колени к Дениске. Впредь, Морка, спрашивайся сначала меня, понял?
А не то -- по клюву!...
- И ты, папа, и мама тоже, не смейте без меня Морке приказывать! Я не хочу!
- Кх... Это было сделано для тебя, сын, полностью в твоих интересах... Хорошо, я буду сначала спрашивать у тебя. Так?
- Ладно, папа. А я даю слово, что не буду открывать форточку без спроса. Морик, лети, дурачок, только осторожнее. И сразу к папе!
Мор вернулся ночью, когда Дениска уже спал, уцепившись за мамину руку, и мама спала, тут же, в маленьком кресле возле кровати. В виде исключения, пока не было ворона, мать разрешила присутствовать Леньке, своему любимцу. Тот неподвижной глыбой замер в углу и было непонятно - спит он, или просто ждет, пока вражеская сущность проявит себя, дотронется до сигнальных нитей...
Отец впустил птицу, налил ему воды в кадушечку - есть ворон явно не хотел - и отнес в Денискину комнату. Поколебался, но не стал трогать, оставил маму с сыном спать рядом, рука в руке, лишь захватил с собой испуганного Леньку, которого ворон не жаловал и всегда норовил обидеть явно, либо исподтишка.
Утром отец вышел за газетами, оставил их матери, а сам уехал на работу.
- Мам, а что с ними? Это в Москве?
- Да, на Юго-западе. Бандитские разборки.
- А почему у них головы такие? Подожди, не закрывай... Двойное убийство... глаза... садистская расправа... до неузнаваемости... Мам, а что такое садистская?
-- Денис, это не наше дело, пусть они выясняют отношения, а нам до этого дела нет. Это бандитские войны.
- Да? А не наш ли Морочка им глаза вырвал? А? За то, что они хотели нас убить? Зуб даю, что это
Морка их так!
- Какой зуб? Динечка, прекрати молоть всякую чушь! Дай... дай... где зажигалка?... А сигареты...
Какой еще зуб? Больше не смей говорить подобную чушь! Дай сюда газету!
- Морка, Морка! Иди сюда, бандит? Что ты делал сегодня ночью, признавайся!
- Кр-рови! Мор-р! Кр-рови!
- Во мам, видишь, Морка во всем сознался! Он р-раскололся!
-- Он просто есть хочет. Вот лучше бы его покормил...
-- Ничего он не хочет, вон потр-рогай, какое пузо!
- Не буду я его трогать!... Ты уроки сделал? Иди помой руки.
- В воскр-ресенье сделаю. Мам...
-- Ничего не хочу знать!... Дай мне спокойно покурить... Отсядь, не дыши дымом... А еще лучше посиди пока в своей комнате.
-- Так у вас все равно вся спальня прокурена. Мам, а мам?...
-- Что?
- А можно я спрошу?
- О чем?
- Обо мне.
- О тебе? А что именно о тебе?
- А-а, ты сначала докури, а потом я спрошу.
- Ну хорошо, тогда погоди минутку. Мор!... Я тебе клюну сейчас, чучело бандитское, я тебе так клюну!... Динечка, унеси Мора к себе, видишь Ленька испугался... Ах ты старичок мой, старичок...
Напугал тебя злой Морище... уноси, уноси... я через пять минут приду...
-- ... Мам, а Морке сколько лет?
- Не знаю, лет триста-пятьсот, это у папы нужно спросить.
-- А Леньке?
- Леньке? Папа говорит, что три тысячи лет, как минимум, а может и больше.
- А тебе?
- Мне двадцать восемь. Тебе девять. Ты это хотел спросить?
- Нет.
- А что? Сколько папе лет?
- Нет, точнее да... но потом. Я знаю, что ему очень много. Мам... А вот эти люди хотели нас... меня убить?
- Все уже позади, сынуля, успокойся, мой дорогой... Никто уже...
-- Я знаю, что никто уже. Мам, а вот если бы меня убили - ты бы огорчилась?
- Что?... за... Гос... как тебе в голову такое...
-- Ну скажи... Тебе было бы плохо? Скажи по честному?...
Никогда Денис не сможет забыть то утро, те минуты: мать вздрогнула, и без того всегда бледная, цветом щек и лба стала похожа на свечной парафин, глаза ее распахнулись настежь, зрачки залили всю радужную оболочку, она страдальчески замычала сквозь сомкнутые губы, замотала кудрявой головой и вдруг замерла, глядя сквозь сына:
-- Мне теперь всегда плохо. Вот уже девять лет... И что бы не случилось, хоть так, хоть эдак, мне будет плохо. Всегда. И никак иначе. Проклята, проклята, проклята. - Мамин свистящий шепот испугал
Дениску, он не вдумывался в смысл всех слов, он только понял: ему девять лет и маме плохо девять лет.
- Мам, ты меня не любишь?...
Мать осеклась... внезапно прижала сына к себе, слезы потоком хлынули на Денискину макушку, она завыла в голос; Дениска крепился несколько секунд, но тоже - сначала захлюпал носом в маминых объятьях, а потом и сам уцепился за шею и в полную силу присоединился к маминым рыданиям.
Из соседней комнаты примчался, шурша обоями, Ленька, пристроился, приткнулся к ним сбоку, опасливо блестя на ворона фасеточными глазами, но Мор, против обыкновения, даже не пошевелился
- так и сидел нахохленный и надменный, у себя на насесте, да сердито смотрел в единственное не зашторенное окно, где в вязком сером мартовском дне бултыхался небольшой лоскут веселого синего неба.
* * *
Петербург, совсем не такой волшебный, как на открытках, показался Денису мокрым, серым, запущенным... И бедным, в сравнении с Москвой... И сонным, в сравнении с ней же... Но через несколько месяцев разочарование нищетой и неуютом постепенно сошло на нет, забылось, а еще через пару лет не было у Санкт-Петербурга более горячего патриота, чем Диня Петров, учащийся физико-математической гимназии в"--30, что на Васильевском острове. А жили они в самом центре, в старинной петербургской квартире с окнами прямо на Марсово Поле. По слухам, в том же доме жил
Алексей Герман, но Петровы ни разу его не видели.
Мать по-прежнему нигде не работала, но уже не сидела дома затворницей, как было, пока Денис был маленький, а отлучалась надолго, в магазины, в музеи. Но в темное время суток за пределы квартиры она выходила только в исключительных случаях, и только в сопровождении своего брата, дяди Славы, который приехал в Питер откуда-то из провинции и жил холостяком в соседней квартире. Был этот дядя Слава чрезвычайно молчалив, и обликом гораздо больше походил на папу, чем на маму: кряжистый, плотный, с небольшой головой посреди необъятных плеч, но сантиметров на десять выше отца. Дениска, пока был помладше, часто ревниво думал - кто из них сильнее, дядя Слава, или отец, болея, разумеется, за отца, но никогда они не мерялись силой и не боролись. А дядя Слава вроде бы устроился работать к отцу, во всяком случае - подчинялся ему беспрекословно. И маму слушался...