Подготовленный или нет, но когда я вышла обратно, Гришка сидел, как мешком по голове оглушенный.
Полюбовавшись на него физиономию, я подвела итоги:
— Итак. Есть ведьма, которая пытается сжить со свету вашу, — кивок на Гришку — семью и есть ведьма, которая управляла двумя великовозрастными олухами, дабы своровать щенков. Знатоки, вопрос — на такую маленькую деревню, не слишком ли много ведьм? Может, она вообще одна и мы ловим одну и ту же заразу?
Я уселась между ними за стол, переводя взгляд с одного на другого.
— И на кой черт ей щенки? — скептично поинтересовался участковый. — Для того, чтобы их продать, не нужно быть… ведьмой.
— Выясним, когда поймаем, — с мрачным пророчеством в голосе высказался Гришка.
— Если поймаем, — осадила я его. — Как ты себе это представляешь? Она черт знает как превратила двух человек в неизвестно что! Хочешь испытать на своей шкуре?!
— Но у нас ведь есть свой оборотень, — Гришка посмотрел на меня с надеждой, но я даже на стуле отъехала подальше:
— О, нет! Нет, спасибо. Мне хватило близкого знакомства с Генкой во второй ипостаси… Не хочу проверять, на что она еще способна…
— За Генку я ее вообще удавлю, падлу… — пробормотал Гришка угрюмо. Я настороженно покосилась на него.
— Давайте не будем рубить сгоряча?
— И что ты предлагаешь, сидеть на месте, сложив лапки?! — возмутился парень, вскакивая со стула. Тот медленно накренился и с грохотом рухнул. В воцарившейся тишине я осторожно поставила его на место и сказала:
— Я предлагаю сначала узнать о нашем враге как можно больше. А уж потом бить всем скопом. Я права, участковый?
— И как узнать? — разумно уточнил он. Я передернула плечами:
— Есть способ. Разумеется, если вы согласны подождать.
— А у нас есть выбор? — вздохнул Алексей Михайлович, поднимаясь из-за стола. — Выясняйте, Алиса Архиповна. Предпочитаю не знать, какие способы могут быть у… у оборотня… — последнее прозвучало особенно тоскливо, словно он уже уверился, что с головой у него не все в порядке. — А я попробую свои каналы.
Когда он вышел, я ухватила Гришку за шкирку:
— Есть сотовый?
Тот затравленно кивнул.
— Давай сюда.
У оборотней не только абсолютный нюх, но и чудесная память. Тем более, что этот номер был единственным, который я знала наизусть. Торопливо проклацав ногтями по клавишам допотопной Нокии, я прислонила трубку к уху и показала кулак Гришке, пялившемуся на мои голые ноги. Самое странное, что Алексей Михайлович не позволил себе даже одного случайного взгляда. Я сидела перед ним в его же рубашке, на голое тело (даже белья не было!), а он разве что не отворачивался.
Не хочется признавать, но это было не слишком приятно. Я не пыталась его соблазнять, боже упаси, видимо, дело в извечном женском тщеславии.
Гудки оборвались. Трубку так никто и не взял. Задумчиво посмотрев на черный экран мобильника, я пыталась решить, что делать. Мне нужна была помощь Ники — она могла бы подсказать, что делать дальше, но, очевидно, не хотела иметь с оборотнем ничего общего.
Ника — не моя подруга. Мы даже не хорошие знакомые. Если подходить с четкими рамками, то Ника — мой враг. Самый лучший, самый гордый и самый любимый враг на свете. Ника — моя сестра. Человек. И ведьма. Не знаю, была ли моя маменька оборотнем, она умерла давно и не успела об этом поведать, но папа был человеком и как на всякого красивого, успешного и неглупого мужчину после смерти моей матери на него началась настоящая охота. Победила в ней моя мачеха, чтоб ей икалось на том свете. Не в последнюю очередь из-за нее я в свое время сбежала из дома, за что и была с радостью отселена к бабке. Мне тогда было двенадцать, Нике — пять. Если бы не она, я сбежала бы еще раньше. Мачеха оказалась ведьмой, причем не особенно это и скрывала, но опутанный паутиной приворота отец ничего не видел и не слышал. Конечно, она сразу почуяла во мне то, о чем я узнала только в семнадцать. Можете себе представить жизнь оборотня под одной крышей с ведьмой? Мы ругались как кошка с собакой, однажды даже подрались. Я одним своим присутствием могла разрушить все ее чары и ее это бесило. Когда родилась Ника, забота о младенце легла на мои детские плечи — стоило больших трудов уберечь ее от мачехи. Не знаю, может и существуют в мире добрые ведьмы, но нам досталась та, что уже распродала свою душу по кусочкам. В ней не было жалости или сострадания, не было прощения. Я до сих пор с содроганием вспоминаю ее. К сожалению или к счастью маленькой Нике достались способности маменьки — я постаралась, чтобы мачеха узнала об этом как можно позже, пряча по углам внезапно подпаленные пеленки или зазеленевшую плесенью ложку супа, которую пытались запихнуть в рот орущему младенцу. В двенадцать я переехала к бабке и Ника осталась наедине с Чокнутой Лолой. Отца уже тогда в расчет никто не брал. И хотя на летние каникулы она приезжала ко мне, я видела, как меняется сестра. Не в лучшую сторону, я бы сказала.
А потом случилось невероятное — никогда не ступавшая и шагу без машины, мачеха решила прогуляться по парку. Темному, ночному парку, в который не отваживались заходить патрули милиции. Ее тело нашли через три дня, кто-то воткнул нож прямиком в поясницу, обездвижив женщину, а затем довершил дело, вырезав сердце.
Мне тогда было пятнадцать. Нике — восемь. Уже тогда между нами пролегала пропасть. Она винила меня в том, что я ее бросила, я подозревала, что без участия этой маленькой, но жестокой девочки тут не обошлось. Единственное, что объединяло нас — ненависть к Чокнутой Лоле, а потому ни одна из нас не высказала обвинения вслух. Ника осталась с очнувшимся от восьмилетнего сна отцом, а я через два года сбежала от бабки. До сих пор единственное общение между нами составляли редкие смс, но уже больше года и их не было — наверное, к обоюдному удовольствию.
Так и не дозвонившись до Ники, я поняла, что высунуть нос из деревни все же придется и, чувствуя, как все во мне противится этому, отправилась к участковому — Гришкин уазик, как оказалось, был сломан и уже вторые сутки стоял в гараже полуразобранный.
Участковый корпел над отчетом. В разгромленной комнате было странно пусто — покачивалась на потолке лампочка без плафона (кто и в какой момент его своротил, так и осталось тайной), торчали в разные стороны погнутые прутья решетки, свистело ветром заколоченное окно, под ним угнездился разбитый компьютер и сидел за придвинутым к стене столом одинокий мужчина. Судя по тому, как он разместился — спиной к стене, чтобы видеть все входы и выходы — ему еще не скоро перестанут сниться кошмары. Хотя мне на секунду показалось, будто ничего и не было — настолько картина была рутинной. Оборотни, ведьмы, вурдалаки, а он сидит и корпит над отчетом…
— Если все так и будет продолжаться, скоро сюда пришлют следователей из города, — заметив меня, он отложил ручку и устало сжал пальцами переносицу. — Беглый преступник и труп на руках… За десять лет ничего подобного! У нас тут не райский уголок, конечно, особенно в девяностые было шумно, и перестрелки и трупы… Но писать на них объяснительные было куда как проще…
Он раздраженно фыркнул и с укором посмотрел на меня, словно это я его во все втянула:
— Как прикажете объяснить начальству, почему я всадил четыре пули в беззащитного ГОЛОГО парня?!
— Скажите, что он был под наркотиками? — рассеянно предложила я.
— Экспертиза этого не подтвердит, — отозвался Алексей Михайлович, посмотрел на свою писанину, свирепо сгреб все в кулак и выбросил в стоявшую рядом мусорку. Судя по тому, что та уже была наполовину заполнена — сидел он тут давно. — И есть еще неизвестно как сбежавший задержанный, я же не могу написать: "Превратился в черт знает что и выпрыгнул в окно"? Что, кстати, с ним потом случилось? Вы встретились на мосту — это я уже знаю, но что потом?