— Папа!
Это одинокое слово произвело эффект разорвавшейся бомбы — дальше по коридору, справа в комнате что-то гулко бухнулось на пол, покатилось с глухим "гррррр", в комнате слева зашуршало и раздались торопливые шаги — из дверного проема выглянула невысокая, черноволосая девушка. Густо подведенные черным глаза, лиловые губы и пирсинг, покрывавший все доступные части лица на удивление не портили ее, хотя и создавали весьма инфернальную картинку вкупе с накинутым поверх черной водолазки алым пончо. На секунду показалось, что Ника меня не узнала — я так точно определила ее только по запаху — но в следующий момент она громко, хрипло "хакнула" и заорала:
— Возвращение блудной дочери! Па! Иди посмотри!
— Пора бы уже выйти из подросткового возраста, — чувствуя, как теплеет в груди и страх наконец отпускает, сказала я, проходя на кухню. На полу растекалась бордовая лужа с ошметками картошки и капусты, рядом лежала перевернутая кастрюля. Отец как раз вытирал руки полотенцем и потому обняли меня с секундным замешательством.
— Прости, пап, не хотела пугать… — пробормотала я ему в плечо, пока Ника, словно не замечая царящего вокруг бардака, уперев руки в бока, рассматривала участкового. Тому было заметно некомфортно под ее взглядом.
— Ника уберет, — продолжая сжимать меня в объятиях, он повернул голову в сестрице. Та скривилась, но на нее уже не обращали внимания — подталкивая меня в спину, отец прошел в зал и раздраженно раздернул шторы, впуская солнце в комнату. В солнечных лучах дым от курильницы на столе стал еще заметнее. Распахнув форточку, я потушила угли, брезгливо собрала разбросанные на столе карты и отодвинула небольшой столик с ведьмовскими атрибутами за диван. Вскоре ничего не напоминало о том, что две минуты назад в комнате проводили ведьмовской ритуал.
— Навоняет всякой дрянью… — ворчливо вздохнул отец, развеивая руками остатки дыма. Я сидела в кресле напротив, рассматривая его после долгого года разлуки. За это время он еще больше постарел — в волосах добавилось седины, высокий открытый лоб с залысинами избороздили морщины. Но глаза стали другими — более спокойными, что ли? Пока мы жили вместе, я всегда видела в них смятение, настороженность. Теперь карий взгляд смотрел на меня с легкой ностальгией, словно на гостя.
— Как ты? — подавив неприятное осознание этого факта, я заставила себя забыть обиду. Все это мы уже проходили — я оборотень, по-другому никогда не будет и не может быть, и вина тут скорее моя, чем его. — Все еще работаешь?
Отцу было уже за шестьдесят, но он по-прежнему работал на заводе.
— Если бы, — Ника бесшумно вошла в зал, оглядела перестановку и, недовольно пожав плечами, уселась возле отца. Участковый занял стратегическую позицию позади меня. Очевидно, он не знал как относиться к моему семейству. И я его понимала — после того, что он видел на воротах, после явления Ники, окружающая мирная обстановка воспринималась с настороженностью: колыхались тюлевые занавески на окне, обычная черно-белая кошка драла когтями ковер (знает, зараза, кто я такая и все равно пакостит!), тикали настенные часы на старых выцветших обоях, лежали на другом кресте вышитые пасторальными пейзажами диванные подушки.
— Их летом сократили, он теперь дворником подрабатывает в ближайших многоэтажках… — продолжила между тем сестрица.
Отец покосился на нее неодобрительно:
— И буду делать это и впредь! А что мне, в доме сидеть, пока у тебя черти по стенам скачут?
— Я деньги зарабатываю! — возмутилась Ника с видом оскорбленной невинности.
— Да уж… — проворчал отец и устремил взгляд карих глаз на Алексея Михайловича. Я почувствовала, как его пальцы нервно сжались на спинке моего кресла. — А вы, молодой человек, кем работаете?
На их месте я бы задала другой вопрос: а вы, собственно, кто? Но наша семья никогда и не была обычной. Полагаю, к незнакомцам в доме они привыкли — в отличие от меня.
— Участковым, — последовал короткий спокойный ответ. Я усмехнулась, наблюдая за реакцией родственников: отец явно пытался прикинуть, как эта работа связана с моим появлением, Ника делала мне страшные глаза — ее отношения с полицией не заладились давно и надолго.
— Здесь он как друг, а не как полицейский, — насладившись зрелищем, уточнила я.
— Мент — всегда мент, — проворчала Ника, спуская с дивана ноги. Тонкие черные джинсы задрались на щиколотках, открывая безобразные, похожие на маленькие полумесяцы ранки. Я сузила глаза.
— А ведьма — всегда ведьма, так?
Воцарилась нехорошая тишина. Я не сразу поняла ее причину.
— Можно подумать, вы о себе никому не рассказывали.
— Ему можно доверять? — словно участкового тут и не было, уточнила сестрица, проследив за моим взглядом и одернув джинсы. И, дождавшись утвердительного кивка, снова расслабленно опустилась на диван.
— Как ты живешь? — неожиданно спросил отец.
Я пожала плечами:
— Хорошо, а разве я плохо выгляжу?
Под его внимательным взглядом захотелось, как в детстве, выложить все, как на духу. Но мне уже не восемь лет. Да и ему не тридцать. Я предпочитала не посвящать отца во все перипетии своей оборотничьей жизни. Может, и хорошо, что мама рано нас покинула — не успела его испортить…
— Ты выглядишь… Мирно.
Я едва не поперхнулась этому определению. Ника скептически меня осмотрела:
— Ну, — почесала она нос, — А, по-моему, она совсем не изменилась.
— Ты внимательна, как всегда, — вернула я комплимент.
Мы перебросились еще парочкой едких замечаний, но затем я все же решилась заговорить о деле. Если быть честной, я не совсем понимала, как мне вести себя с родственниками, да еще и в присутствии участкового. Он хоть и молчал и вообще себя никак не проявлял, а все же явно прислушивался и присматривался. Ника то и дело кидала на него любопытные взгляды. Хотела бы я знать, что там такого интересного?!
Но о деле, значит о деле. Ему еще отчет сдавать.
— Ника, — первой прекратив обмен колкостями, я потянула на себя сумку, доставая из нее завернутый в целлофан камень. Даже через эту преграду запах чувствовался отлично и судя по сморщенному носику сестры, не мне одной. — Можешь сказать, что это такое?
— Я так и знала, что тебе что-то нужно, — проворчала она, отказываясь брать у меня из рук и подкатывая столик с ведьмовской атрибутикой. — Клади сюда.
— Девочки, дождитесь хоть, пока я уйду! — возмутился папа, вставая. Он никогда не любил присутствовать при нашей работе и мы виновато вжали головы в плечи. Я перебралась на пол перед столиком, участковый занял мое кресло, явно никуда уходить не собираясь. Ника вопросительно вздернула бровь, но я только плечами пожала — хочет смотреть, пусть смотрит. Это не ярмарочные фокусы, гула, свиста и молний тут не будет.
Аккуратно вытряхнув камень в центр вырезанной на столешнице пентаграммы, я брезгливо отшатнулась — запах аммиака ударил в нос с утроенной силой.
В воцарившейся тишине сестрица долго рассматривала голыш, поворачивая столик то так, то эдак, но к предмету в центре не прикасалась. Я видела, как дрожат чуткие ноздри ее маленького, аккуратного носа, улавливая исходящие от камня эманации, как нарастает и клубится тьма в глазах.
Золотые браслеты на руках тревожно звякнули, когда она потянулась к свечам, а я нервно отползла назад, уткнувшись спиной в ноги участковому. Тот сидел вроде бы расслабленно, явно не чувствуя и половины от того, что чувствовала я.
Чиркнули спички, зажглись тонкие, синевато-желтые свечи по углам пентаграммы. Серный запах поплыл по комнате. Ника почти уткнулась носом в камень, рискуя подпалить волосы. Губы ее шевелились, но изо рта не вылетало ни звука. Руки, словно неловко изогнутые крылья, вцепились в края столешницы. Сейчас она мало напоминала ту девчушку, которую мы видели еще пять минут назад. Гладкое юное лицо стало старше, на лбу прорезались морщины, а лицо осунулось, побледнело.
Неожиданно одна из свечей полыхнула и, в секунду сгорев дотла, осталась лежать кучкой расплавленного воска. Я от неожиданности шарахнулась в сторону, участковый ощутимо вздрогнул, вцепившись мне в плечи.