— Возьми его! — рявкнула я на Нику. Та неохотно цапнула безвольное тело за шкирку, поволокла следом, а мне в нос ударил терпкий запах крови. За участковым тянулся теряющийся в пыли темный след.
Мы выскочили наружу в последний момент. В следующую секунду церковь рухнула, словно карточный домик — стены с оглушительным грохотом сложились внутрь, образовав пирамидку, венчал которую пыльный купол. Последним с гулом, от которого задребезжали стекла в соседних домах, рухнул колокол.
— Зар-р-раз-за… — пробормотала Ника, закрывая уши руками и падая на колени. Из носа тонкой струйкой потекла кровь. Очевидно, колокол, в отличие от церкви, делали действительно верующие…
Но размышлять об этом было некогда. Я сбросила мертвого попа в снег и упала перед участковым, судорожно выискивая раны. Одна, самая большая нашлась на голове — видно, его приложило куском обвалившегося потолка, кровь уже успела свернуться и теперь, на морозе, кожа быстро затягивалась тонкой пленочкой изморози.
— Брось, ему помогут, — едва колокол затих, Ника подползла ко мне, дернув за плечо. — Себя надо спасать… Ты, оборотень хренов, такое натворила…
— Какое? — хрипло спросила я, неохотно его отпуская. Чувство вины еще будет меня грызть, но тон у сестрицы был серьезным.
— Потом, — выплюнула Ника, вытирая кровь из носа рукавом кофты. — Бери этого мудака…
"Мудак" на поверку оказался не мертвым и теперь медленно приходил в сознание. Залитая кровью голова оставила красный контур на припорошенном пылью снегу. Пока он не очнулся окончательно, я снова подхватила его на руки, стараясь не представлять себе как это выглядит со стороны, и припустила за сестрой. Та бежала через проулки, словно по наведенной линии. Снег жег босые пятки еще минуту, затем я разогрелась, зверь во мне подал голос и стало даже жарко — хоть ты вовсе шубу сбрасывай…
Следом катился ровный, нарастающий гул — словно я тащила за собой дохлую кошку, за которой цеплялись все окрестные собаки. Звук шел из-под земли и эта вибрация отдавалась у меня в зубах, заставляя быстрее передвигать ноги.
Мы добрались до кладбища за считанные минуты, но и за это время гул успел нарасти до таких масштабов, что ветви деревьев начали подрагивать, сбрасывая снег. Позади слышались шум и крики, но, слава богу, не приближались, потому что разъяренная толпа была бы перебором в сегодняшних приключениях…
— Что это? — бросив по указанию Ники свою ношу на чью-то могилу, я устало привалилась к надгробию, выдыхая клубы пара. Ноги горели огнем — как бы гангрену не заработать, что ли…
— Силы, которые он призвал, — прохрипела сестрица, падая в снег и широкими гребками сдвигая его к краям импровизированного круга. В центре оказалась могила с мертвым магом сверху, как вишенкой на торте. — Ты разрушила пентаграмму, она была клеткой… Хреновы оборотни…
Я пропустила мимо ушей это оскорбление — кровь текла у нее из носа, из ушей, тонкой струйкой сочилась из уголков глаз и это зрелище убедило в серьезности ситуации лучше любых слов. Я явно не чувствовала и половины из того, что сейчас происходило, но она — ведьма, она знает больше…
— Что мне делать, Ника? — вопрос прозвучал жалобно, ненавижу чувствовать себя настолько беспомощной.
— Молиться, — выдохнула она, добираясь до замерзшей земли и пытаясь начертить на ней пентаграмму. Я опустилась рядом, помогая когтями и поддерживая ее. Гул нарастал, его теперь было слышно всем — с деревьев сорвалась стая ворон, злобно закружила над нами. Тело мага начало судорожно подергиваться, а затем его глаза открылись — абсолютно черные провалы, из которых лилась тьма.
— Добрались твари, — выдохнула Ника, заметив это. Не давая встать, она с размаху вскочила ему на грудь и рявкнула на меня, скрючившись над колдуном, словно ворона: — Отойди, — она вытолкнула меня из пентаграммы. — Дальше, не то опять все испортишь!!!
Я на всякий случай отскочила на пару метров. Ника отвернулась. Подняла руки, сцепив их в странном молительном жесте — существо под ее ногами задергалось, извиваясь, словно червяк — и закричала, запрокинув голову.
Никогда в жизни я не слышала ничего более ужасного и, надеюсь, не услышу больше никогда. Если бы тот несчастный в подвале мог кричать, он, наверное, кричал бы именно так. Гул усилился, вторя ее хриплому крику, безостановочно вырывавшемуся из сорванного горла, земля задрожала — памятники крошились и падали, как и церковь, снег таял от жара, идущего изнутри — пятки мне начало жечь, я попятилась, инстинктивно ища укрытия, и увидела часовню. Среди всего этого хаоса она стояла неподвижно, словно не затронутая творящимся безобразием.
Крик достиг ультразвука, заставляя пригнуться к земле, и внезапно оборвался. В воцарившейся нехорошей, выжидающей тишине, я обернулась. Ника смотрела на меня, но от сестрицы осталась только оболочка. Из тщедушного, худенького тела глазами олененка смотрело зло. Я попятилась, понимая, что бежать бесполезно. Незнакомое раньше, животное предчувствие близкой смерти захватило меня.
— Не бойссся… — голос был напряженный, со странными интонациями, а губы двигались так, словно ребенок впервые пробовал говорить. — Дитя тьмы в бесссопассссности…
Отведя от меня тяжелый, словно наковальня, взгляд, оно посмотрело вниз — на распростертого колдуна — и оскалилось. Очевидно, это должно было означать улыбку, но так могла бы улыбаться акула, заметив одинокого ныряльщика.
— Есссссть, — прошелестело оно и подняло отца Дмитрия за шкирку, как котенка. — Мы сссснали, что вссссстретимсссся… Поссссмотри на меня, дитя…
Дальше я смотреть не стала — вполне хватило влажного чавканья и хруста за спиной, которые слишком хорошо были мне знакомы. Ника, Ника, что ты наделала?
Я знала конечно, что она кому-то платит за свою силу, но не была готова к такому. Сестрица связалась не с той компанией, они слишком много берут, слишком могущественны, чтобы с ними играть. Тварь, так просто сожравшая сущность, засевшую в колдуне, по определению не может быть союзником!
У самой часовни я поскользнулась на грязи, в которую превратилась земля, смешавшись с растаявшим снегом, звучно приложилась о каменные ступеньки лицом, но только выругалась, сплюнув кровь из разбитой губы. Дверь открылась с трудом, словно сопротивляясь непотребству, которое я собиралась совершить.
Нет, наверное, слово не то. Кощунству? Может быть…
— Это все для всеобщего блага! — пообещала я, выхватывая из-под лавки свою давно позабытую одежду. Та распрямлялась с трудом — замерзла в тугой неподатливый ком, с которого сыпались грязь и лед. Натянув на руки заледеневшие джинсы, я повернулась к иконам. В часовне было тихо — словно снаружи ничего не происходило. Вряд ли святые могли себе представить, что ими воспользуются именно таким образом, но…
Руки, даже через джинсы, обдало жаром. Я замерла на секунду, потом обозвала себя трусихой и плаксой, на всякий случай выругалась, потом исправилась, сказала "отче наш, сущий на небесах…" (дальше не помнила, поэтому замолчала) и схватила икону.
Тварь уже добралась до самого нутра — когда я выволоклась из часовни, скрипя зубами и с трудом узнавая окружающий мир через пелену слез и боли. Она зарылась мордой в развороченную грудную клетку отца Дмитрия.
Хотелось бы сказать, что я подкралась бесшумно, но на такой подвиг я в тот момент не была способна — жар от иконы разъедал тело, особенно руки и джинсы тут совсем не спасали. Они прогорели в первую же секунду и я старалась не опускать глаза, страшась увидеть вместо пальцев обугленные костяшки. От боли в глазах темнело и мир сузился до единственной важной точки — Ники. Или того, что от нее осталось.
Зря оно назвало меня "дитя тьмы". Я, может, и не человек, но жить предпочитаю на свету.