кто будет лелеять ребенка? кто накормит его грудью?» И слышится ответ самовилы: «Как заплачет дитя “за цицане” – я воздою его частой росою, а заплачет “за леляне” – убаюкаю его тихим ветром!» Но если, с одной стороны, вилы, сгущая облака, могли омрачать очи, то с другой, проливая дожди, они прочищали небо от темных туч, выводили из-за них ясное солнце и давали миру свет = зрение. Отсюда возникло верование, что вилы знают источники, обладающие чудесною силою исцелять слепоту. Когда великан – дивский старейшина вынул у Joвaнa оба глаза, ему помогла вила; она быстро прилетела с горы, умыла его водою и сотворила ему очи. По хорутанскому преданию, два брата ослепили третьего, отвели его на высокую гору и там покинули. Несчастный не знал, что делать, но явились вилы и стали говорить промеж собой: «Da bi ov človek znai da bi si zorjinum rosum (росой, падающей на зоре) oči namazal, mam bi pregledal». Слепой омочил свои глаза росою – и тотчас же прозрел[142].
Летучие облака предки наши уподобляли птицам; под влиянием этого уподобления облачным девам приписана была способность превращаться в голубя, утку, гуся и всего чаще в лебедя. Собственно, на этих птицах фантазия остановилась потому, что голубь издревле посвящался громовнику, а гусь, утка и лебедь – птицы водяные; облачные же девы (как известно) признавались нимфами рек и источников и постоянно плавали и купались в их водах. Сверх того, на сближение облачной девы с лебедем наводил самый язык. Выше указано, что эльфы, русалки, вилы и полудницы как духи, вооруженные молниеносными стрелами, являющиеся весною под легкими покровами облаков, согретых и озаренных яркими лучами солнца, представлялись существами светлыми, блестящими, белыми: бjeлa вила, bila pani. Что же касается лебедя (серб. лабуд, чеш. labut’, пол. łabędź, łabęć), то он получил присвоенное ему имя по белоснежному цвету своего пера. Слово это роднится с др. – и сред. – нем. albiz, alpiz, elbez, англос. elfet, ylfet, сканд. âlft, âlpt – cygnus, лат. albus (сабин. alpus), alba = славян, лаба, лабе и первоначально означало «белую» птицу; чеш. lebediti se – ярко белеть. Немецкие alp, elp, älf образовались от того же корня[143]. Так возникли сказания о девах-лебедях, и тем легче было сочетать эти различные представления, что слово «лебедь» в народном говоре большею частию употребляется в женском роде; в нем. albiz, elbez род колеблется между мужским и женским, а в сканд. âlft осиливает последний.
Небесные девы индусов – апсарасы любили смешивать свой человеческий образ с формами, заимствованными у лебедей и уток. У германо-славянского племени представление это пустило глубокие корни и разрослось в многочисленные сказания о лебединых девах. Сродство этих дев с эльбинами несомненно; никсы узнаются по их лебединым или гусиным лапам, которые они тщательно прячут под их длинными платьями; подобно тому сербские вилы оборачиваются и прилетают лебедями, а у наших русалок, по народному поверью, пальцы на ногах соединены перепонкою, как у гуся, что заключают по их следам, какие остаются на мокром песке у берегов рек и источников. Следы эти можно видеть только тогда, когда застигнутые врасплох русалки поспешно бросаются в воду; обыкновенно же они, прежде чем покинуть берег, взметают песок и тщательно сглаживают свои ступни. В связи с указанными поверьями, кажется, следует поставить и доселе уцелевший болгарский обычай бросать самодивам в воду кусок жареного гуся[144]. Богиня-пряха Берта представлялась с лебединою или гусиною ногою, и эта особенность вместе с перенесением преданий о Берте на королеву Бертраду (мать Карла Великого) была усвоена последней, как доказывают ее старинные изображения во многих церквах Франции. В некоторых местностях утверждают, что Берта принимает вид лебедя, а в Баварии – что она является коровою[145]. У богини Фреи была пернатая сорочка, надевая которую она могла совершать быстрые полеты; вместе с Одином ей были подвластны вещие и воинственные валькирии, которые охотно проводили время на берегу моря, занимались пряжею и превращались в лебедей. В англосаксонской поэзии морю дается эпическое название «лебединый путь» (svanrâd). В сказании Эдды о Волюндре находим следующие слова: «Рано поутру нашли они (Волюндр и его братья) на морском берегу трех жен, которые пряли лен; при них лежали лебединые сорочки (âlptarhamir); то были валькирии». Накидывая на себя эти сорочки, они тотчас же улетали лебедями, и одна из них даже называлась Svanhvît (Schwanweiss – белая лебедь) и имела лебединые перья. Валькирия Kâra является в Hrômundarsaga как чародейка; облекаясь в лебединую сорочку, она со звучною песнею носится над рядами сражающихся героев. При ее содействии любимец ее Гельги всегда побеждал в бою; но случилось, что в одном сражении он высоко вознес свой меч, взмахивая им по воздуху, и ранил валькирии ногу; она упала на землю, и с той поры оставило его счастие. Сага о Волюндре (в том виде, как она изложена в старонемецком стихотворении) допускает замену лебедей голубями: три голубки прилетают к источнику и, касаясь земли, оборачиваются девами; Wielant похищает у них платье и не прежде отдает назад, пока одна из них не соглашается стать его женою. Валькирии обладают высшим, божественным ведением: Брингильда сообщила Сигурду все руны, какие только желает знать человек, и научила его понимать чуждые языки и исцелять мазями. В поэме о Нибелунгах находим следующий рассказ: приехали бургунды на берега Дуная, река была в разливе, как переправиться на другой берег? Хаген пустился вдоль берега искать перевозчика; вдруг слышит – что-то в воде плещется, глянул – перед ним купаются белые девы, словно лебеди. Хаген подошел, взял их платья, и одна из дев провещала витязю: «Благородный Хаген! Если отдашь наши платья, мы тебе скажем, чем окончится ваше путешествие». Вслед за тем они начинают предсказывать будущее, и пророчество их вполне сбывается. Этот дар предвещаний принадлежит валькириям как обладательницам божественного напитка (живой воды) и наравне с прочими облачными девами ставит их в разряд вестниц судьбы. На том же основании и лебедь признан был вещею птицею; в немецком языке употребительно выражение es schwant mir – «мне предчувствуется». В водах небесного источника, у которого обитали девы судьбы (норны), плавало два лебедя. В индийской поэме «Наль и Дамаянти» златоперый лебедь или гусь (hansa = anser, gans) вещает человеческим голосом. По свидетельству стародавних мифов, живая вода наделяла не только предведением и мудростью, но и поэтическим вдохновением; поэтому водяным (облачным) нимфам приписывалось создание сладкозвучных песен, и греческие музы первоначально были не более как существа стихийные, которым доступны вдохновительные воды небесных источников. Здесь коренится и предание о чудной, восхитительной лебединой песне; это – последняя песнь лебедя перед его кончиною = песнь, звучащая в бурной грозе, которую поет лебединая дева (= туча), умирая в пламени молний и потоках дождя, и которой с трепетом внимает вся природа. Воинственным характером своим валькирии сходятся с сербскими вилами; они приносят с собой войну и все ее ужасы, что напоминает нам чудесную деву «Слова о полку Игореве», которая плескалась на синем море лебедиными крыльями и названа Обидою: «…встала Обида в силах Дажьбога внука, вступил(а) девою на землю Трояню, вплескала лебедиными крылы на синем море, у Дону плещущи». Название «Обида» согласуется с теми собственными именами, какие приданы небесным воинственным девам в преданиях греков и германцев; например, Распря, Победа и проч. Имена эти нельзя считать искусственною риторическою прикрасою; они непроизвольно, сами собой образовались из тех эпитетов, какие присвоялись ратующим в битвах, смертоносным нимфам. Более живые воспоминания о лебединых девах сохранились в народных сказках. Особенно интересною представляется нам сказка о Морском царе и его премудрой дочери: юный Иван-царевич отправляется в подводное царство, приходит к морю и прячется за кусты. На ту пору прилетели туда двенадцать голубок или уточек, сбросили свои крылушки (или перушки), обернулись красными девицами и стали купаться: это были водяные красавицы, дочери Морского царя. Иван-царевич подкрался потихоньку и взял крылушки Василисы Премудрой. Девицы испугались, похватали крылушки и улетели голубками или уточками; оставалась одна Василиса Премудрая, начала упрашивать доброго молодца возвратить ей крылья, и царевич отдает их под условием, чтобы она согласилась быть его женою. По народному поверью, превращение в зверя совершается набрасыванием на себя его мохнатой шкуры, то же самое значение, какое в данном случае соединяется с звериною шкурою, при изменении человеческого образа в птичий приписывается крыльям и перьям. По другим вариантам, вместо крылышек царевич похищает сорочку и кушак морской девы; эта замена основывает
143
Славянским «лебедь», «лабудь» отвечают лит. «баланда», «баландас» от «балти» – белеть. Наш эпический язык дает женским грудям постоянный эпитет «белые», а народная загадка обозначает их следующею метафорою: «Белый лебедь на блюде не был, ножом не рушен, а всяк его кушал». Санскр. hansa, hansi – гусь и лебедь от hаn (вместо ghan) – pulsare, icere; нем. schwan (стар. suan, англос. svan) от санскр. svan – sonare; лат. columba = слав. голубь от санскр. lamb.
145
Корова = дождевая туча. Отсюда объясняется любопытная подробность сказки о корове-буренушке: мачеха заставляет падчерицу прясть и ткать и нарочно задает ей большие, невыполнимые уроки; девица приходит к буренушке, в которую превратилась ее мать, кладет ей кудель в правое ухо, а из левого вынимает готовую пряжу, иногда сама входит в одно ухо, а выходит в другое с оконченною работою: все выпрядено, соткано и выбелено! Или, вместо этого, корова начинает жевать принесенный лен, а изо рта у ней тянется тонкая, ровная нитка – только успевай на катушку наматывать!