Праздник тем временем вступил в такую фазу, когда даже приезд городского внука и завидного жениха не в силах был сбить с рельсов громокипящее веселье.
– Ма, что тут за сатурналии такие идут? А как же…
– Потом объясню, Лешенька. Я несколько ошиблась в сроках.
– В сроках… или фактах…
– Будем надеяться, что и в фактах. Ты правильно приехал. Нам с Четом пришлось тебя обогнать, кое-что обсудить… Но это все завтра. Поешь, голодный ведь. Сам себе накладывай.
– Может, выпьешь, Леша? – Дядя Саша Чет смотрел на него с обычной полуусмешкой, но вместо веселья в глазах его стояла грусть.
– Могу за компанию. – Налили по рюмке дымчато-сиреневой жидкости с запахом черной смородины.
– Ваше здоровье, дядь Саша!
– Аналогично.
Водка обожгла горло, Леха сразу же запил ее пепси и навалился на мясо. Больше в тот вечер он решил не выпивать…
– Так мам, в честь чего этот курултай?
– Праздник Ивана Купала, любимый день твоего… дяди Пети. Ну и в честь твоего приезда… Ешь как следует. – Лена захотела обнять сына, пригладить ему волосы, поцеловать в нос, но Лешка застеснялся, стал уклоняться, выворачиваться… – И поаккуратнее с этим делом…
– Да я вообще больше кирять не буду…
– Вот и правильно.
В это время часы стали бить полночь. Дядя Петя встал на дыбы, рыкнул. Все притихли. Он вывел из-за спины правую руку с веткой папоротника в ней, подошел, перегнулся через стол, сколько пузо позволяло, и вручил Лене, Лешкиной маме. Она приняла ветку, и в ту же секунду лопнул бугорок на ветке и распустился цветок на семи лепестках… Все бешено зааплодировали, засмеялись, и только у дяди Саши Чета хлопки вышли вялые, вежливые…
– Пойдемте клад искать! – выкрикнул кто-то, но народные массы его не поддержали, им все еще хотелось есть, а того больше – пить.
– Ой, мороз, мороз, – затянули бабки, но стол уже рассыпался на группы по интересам, и они допели песню, как и начали – втроем.
Лешка постепенно насыщался, стараясь не попасться взглядом на сверстниц, Юлю и Сашеньку. Деревенский флирт на глазах у предков по определению ничего хорошего не обещал, кроме скорой семейной жизни и крупных неприятностей в ней. Баба Ира то и дело шныряла на кухню, приносила тарелки, блюдца, бутылки, банки, салатницы. Дядя Петя отмерял что-то на руках старшему Филатову, такому же заядлому рыбаку… Мама и дядя Саша Чет сидели молча: левая мамина ладонь – палец в палец – была прижата к правой ладони Чета, они сидели и просто смотрели друг на друга, улыбались…
– Дядя Петя…
– Аюшки?
– А где Мурман?
– Да дома сидит. Уж он тебя еще днем стал вынюхивать.
– А можно…
– Можно в штаны. Гы-гы-ы… До завтра никак не подождать? Иди, я уже сказал, чтобы тебе открыто было. Думаю, он еще не спит. Костей ему возьми, что ли…
– Целый пакет уж набил… Ну так я пойду… Мам…
– Иди Лешенька. Не заблудишься? Может, проводить?…
Лешка фыркнул и выскочил из дома. Один кусок, пожирнее, он отдал Ряшке, зная что превращает ее, несущую боевое дежурство, в преступницу: узнает баба Ира – со всей руки отчехвостит шваброй или поленом. Ряшку, естественно, не любимого же внучка Лешеньку. Ну а нечего лишать псину последних прав: хоть ночью-то от цепи освобождайте!
Улица была крива и вся в колдобинах, особенно ощутимых, если вдоль – ни фонаря. Запрыгал, заворочался по кустам и деревьям вымокший в тумане ветер, принес из деревенского клуба женские взвизги и мяуканье «Мумия Тролля». Луна возьми да и спрячься на облаке… Лешке стало вдруг жутковато, как в детстве, и он наддал скорости…
Не успел он еще и в дом позвонить, а оттуда, из-под темных ставень, уже рванулся навстречу жалобный вой: видимо, Мурман ждал его, дежурил у окна… Тихая приживалка, а скорее всего и нежить (за все годы Леха так и не удосужился спросить), впустила его, и Леха, не теряя времени, вбежал в горницу и прижался к дверному косяку, к стене: топот и подвывание – уже за дверью …
Мурман был не лыком шит и Лешкины хитрости пресек на корню: с силой просунул твердую, как наковальня, морду между его боком и бревенчатой стеной, лишил, таким образом Лешку опоры и отодвинул его на середину горницы, чтобы начать ритуал встречи.
Лешку шатало, как корабль в бурю, он едва успевал то схватиться за обрубок собачьего уха, то пошкрябать холку или бок… Мурман визжал, захлебываясь, и скользил ужом одновременно со всех четырех сторон, и в одну сторону свиваясь едва не в кольцо, и в другую. Как это ему удавалось, при его толстенной бревноподобной спине, Леха не знал и знать не хотел, а вот ноги будут в синяках – это точно. Хорошо еще, что хвоста нет – забил бы насмерть ласковый песик. Ну, теперь самое страшное… И точно, Мурман подпрыгнул пару раз, примерился и встал на задние лапы, передние возложив на Лешкины плечи. Уж центнер с пудом в нем всяко был, но это и не тяжело, пока весь не на весу, и когти втянуты, а вот слюнявый язык…
Лешка зажмурился, надул щеки, выставил лоб, чтобы по губам не попало, а Мурман взялся доказывать, что лучше молодого хозяина – никого на свете нет: вот он его как, и еще, и в ухо, и чтобы не отворачивался…
– Ну, все, все… Все, я сказал! Хочешь… пендаля? Нет?… А мяса?… А, Мурман, мя-ясо? То-то же. Сидеть… Лежать… Рядом… Лежать… Свободен. Мы пойдем на речку, погуляем, там и подхарчимся, ты и я, но я уже сыт. Пойдем…
Гулять в глухую полночь, когда Мурман под рукой, – это совсем другое дело, чем без него. Подходи, упыри да разбойники!… Да только оборотень и даже ватага волколаков за версту в сторону сворачивают, стоит лишь им почуять или услышать пса Мурмана.
И луна приподнялась с подушек, здорово как, почему ночью никто не речку не ходит?… Час миновал, может, чуть больше, и Леха слегка продрог… Надо вернуться и еще поесть на сон грядущий… Хоть бы герлы на дискотеку свалили… Как ее, Юля Филатова?… «Алексей, а вы не видели новый клип Децла „Кровь, моя кровь“?… Ну относительно новый… Очень красивый, только все там не по правде… Да?… А почему отстой?…» Пора было возвращать Мурмана и возвращаться самому… А почему, собственно? Пусть Мурман с ним и заночует у баб Иры, места хватит. Тем более, что он будет спать в сарае, где пыли меньше и застольных запахов… Сказано – сделано. Мурман понял, что он – в деле, и был счастлив во всю свою зубастую морду…
Ряшка, едва завидела Мурмана, закрутила подобострастно хвостом, а подбегать не спешила: хоть и девочка, а все равно, раз течки нет, с Мурмана станется – строжить да воспитывать… Изба тяжко содрогалась, в окнах метались тени, и Леха, прежде чем зайти, заглянул в окно.
«Ай-яй-яй-яй яй-яй, убили негра!, – надрывался магнитофон, – убили негра ни за что ни про что, суки замочили!» Посреди широкого, очищенного под танцы пространства с бешеными взвизгами садил вприсядку дядя Петя, словно огромная жаба на сковородке, которая никак не хочет смирно дожидаться румяной корочки на боках. Сегодня он выглядел едва ли не королевичем Елисеем противу обычного: вместо разношенных кирзачей – высокие яловые сапоги на подковках, в них заправлены не допотопные варенки фирмы «секонд хенд интернешнл», а новые галифе на подтяжках, впрочем, тоже ширины необъятной… Изба ходуном, а дядя Петя пляшет не просто так: посреди «танцплощадки» стоит с платочком в руке и водит плечами мама Юли Филатовой, тоже подшофе, сдобная, пунцовая…
– Мурман, вякнешь хоть одним гавком – уволю за дверь!
Но Мурмана учить не надо: не видит вожак-хозяин – и преотлично, надо под стол и сидеть тихо-тихо, и тогда покормят… А под столом уже тесно, там лежит папа Филатов и еще один, незнакомый Лешке мужчина. Девицы ускакали домой либо на дискотеку, мамы и Чета также не видать… Застолье догорает, старушки во главе с бабой Ирой расположились как в театре, любуются танцами…
«Мама осталась одна, привела домой колдуна…» Дядя Петя выхватил из воздуха барабан и, не прекращая пляса вприсядку, колотит в него, как в бубен. Тетя Галя Филатова умаялась плясать, да нельзя же оставить мужчину одного: усы кондором мечутся вокруг багрового носа, домотканая зеленая рубаха сзади и сбоку выбилась из-под галифе, железные зубы сверкают, глазки блестят – ну как устоять против такого удальца! А тут и пьяный незнакомец полез на звуки барабана, стал прямо и принялся выделывать неуклюжие коленца, так и не приходя в сознание.