– Аленка, – крикнул он в атмосферу, больше надеясь на силу мысли, чем на осипшие голосовые связки, – догоняй, как управишься!
Леха бежал сквозь Древнюю Ночь, боясь остановиться, боясь оглянуться на бегу, весь во власти паники и ужаса. Если джинн победил – а похоже, что именно он, – все равно плохо, Аленки-то нет рядом. Сил нет, дубинки нет, Мурмана нет… Леха мчался прямо по Первой линии, сквозь редкие призраки автомобилей, не видя ничего вокруг и не слыша. Случись поблизости враг – в лице Лехи был бы ему легкий подарок… Но Лехе, наверное, везло: на всем пути, от моста Лейтенанта Шмидта до конца Тучкова моста, ничего и никого он не встретил. Ни джинн его не догнал, ни Аленка… Совесть заговорила в Лехе, пробудила раскаяние и заставила остановиться: он, который Аленку заподозрил в измене, сам первый ее бросил, чуть только припекло. Трус поганый! Леха, едва отдышавшись, налег животом на парапет и, вглядываясь через Малую Неву, заорал, уже не боясь, что его услышат и увидят:
– Аленка! Где ты, чудовище мое! Аленушка!
На фиг… Пойду за ней, и будь что будет!
И вдруг Леха ощутил контакт: не только Аленка его, но впервые он ее почувствовал мысленно! Жива, Аленушка-зеленушка! И сигнал от нее все сильнее, то есть ближе!
И опять Леха обалдел от изумления, хотя, казалось бы, из увиденных им чудес Древней Ночи это было чуть ли не самым скромным и невинным: из-за поворота, от Первой линии выкатилось странное колесо, скорее даже эллипс, огромный упругий эллипс, вытянутый горизонтально, зеленый с пятнами. Этот эллипс – половины минуты не прошло – очутился возле Лехи и разомкнулся в десятиметровую Аленку.
– Жива! Ну, дорогая! Ну, моя ненаглядная! Хоть меня сожри – все прощу! Ну-ка, сдуйся в… двухметровую, я осмотрю… Нет, вроде вся цела. Ах, ты умница моя! А что со сфинксом, а? Дай-ка я тебе животик ощупаю… Да нет вроде бы… Куда сфинкса подевала?
Аленка только радостно сипела в ответ, не умея ответить повелителю, а он держал ее, двухметровую, на руках и на плечах и все гладил ее и говорил что-то ласковое.
– Не слабо! Питон, что ли? Твой? – Леха опомнился и обернулся. Из раздолбанной «Ауди» на него с Аленкой таращились трое: водитель-парень и две девчонки, все чуть постарше Лехи. «Ауди» урчала, давала выхлопы.
– Это ваша змея?
– А, да, моя. Мосты ей показывал.
– Прикольно! Виталя! Жалко фотика нет! А вы с ней здесь обычно бываете?
Леха метал глазами вправо, влево… Йо-о-о! Светло на улице, оказывается, утро наступило. А значит, кончилась Древняя Ночь и он жив! Это главное, что жив! Остальное приложится. Ну и ночка выдалась. Леху внезапно пробило на смех.
– Нет, я случайно здесь. А змею больше не вынесу, ей городской воздух вреден и вода дрянь. Так что, извиняйте… Не обращайте на меня внимания, смешинка в рот попала… – Леха согнулся от смеха и даже присел на корточки, тут же, на запыленном газоне.
Парень за рулем понимающе хмыкнул и тачка рванула дальше, а Леха, обуреваемый дурацким нервным хохотом, остался.
В тот же день Леха прямо на вокзале взял билет в Псковскую губернию и поехал «железкой» в деревню Черную, докладывать бабушке и советоваться с нею же насчет дальнейшего.
Реакция на пережитое наступила к полудню, на перроне он уже едва терпел, а в вагоне, сунув проводнице билет, растянулся на верхней голой полке – сумку под голову – и мгновенно вырубился и проспал, все вновь переживая от кошмара к кошмару, до самой своей станции.
Ну вот – куда деть обертку от мороженого, если все городские урны мобилизованы на борьбу с террористами, но при этом мусорить в своем городе по-прежнему не хочется? Липкая, не в карман же прятать ее? А Морка с Ленькой, хотя и убежденные проглоты – что один, что другой, но такое не едят…
Денис комкал, прессовал в кулаке обертку от сахарной трубочки и совсем уже решился избавиться от нее самым подлым способом: сбросить с Дворцового моста в пучины Большой Невы, но вдруг фыркнул от смеха и постучал согнутым указательным пальцем себе по темени. Две интересные, неплохо прикинутые девицы, шедшие навстречу, засмеялись в ответ и одна из них показалась Денису похожей на… Не надо сердце бередить, только этого не хватало…
Дворцовый как раз закончился; Денис повернул направо к Стрелке и, на ходу, подстрекаемый собственным любопытством, раскрыл ладонь с бумажным комочком и дунул на него. Вслух он решил ничего не произносить, а только загадал, чтобы бумажка сгорела в необжигающем пламени. И слов не понадобилось! Бумажка вспыхнула синим и исчезла, не оставив даже пепла. Пальцы едва-едва почувствовали тепло, словно бы солнышко дотянулось до них из-за горизонта… Класс! Настроение повысилось еще на пару градусов и явно не желало возвращаться в дневное, «убитое» состояние. И причина угадывалась даже не в предвкушении белой ночи, одной из тех – легких, летних, безоблачных и нежных, прихода которых Денис так ждал каждый год… А в чем же тогда? Может быть, это ему знак, что… Что все будет хорошо?
И как это девчонки умудряются насыщаться шоколадками и мороженым? Это же не еда, а так… развлечение возле еды. Мясо – вот настоящая пища настоящих мужчин! Говядина. Баранина. Свинина. Лосятина с медвежатиной. Птица всякая-разная: если хорошо приготовить гуся или перепелок… Форель – тоже приятная рыба. Но единственное, от чего мама прямо-таки в невменяемое состояние приходила, весьма походившее на бешенство, это когда Денис при ней пытался есть сырое мясо, чтобы испытать ощущения дикарей и людей, внезапно оторванных от цивилизации. В этом отношении никакие просьбы и капризы на нее не действовали, даже заступничество отца не помогало… Такая уж у мамы фишка была; а сырое мясо на вкус – не беднее жареного, если его не солить, не перчить и в уксусе не вымачивать. Но если мясо не свежее, а после разморозки (Денис исхитрился – пробовал такое пару раз вне дома), то это уже совсем, совсем не то, хоть жарь его, хоть так ешь…
Все равно надо зайти в какую-нибудь забегаловку и поужинать. Ой, а деньги… С полпачки сотенных он захватил – с запасом должно хватить. В крайнем случае и бесплатно отоварится, волшебным, так сказать, путем…
У Дениса была своя тропа в этом направлении: со Стрелки он обычно сворачивал в сторону Университета, оставляя слева здание Биржи, временно набитое военно-морским антиквариатом, потом вдоль комплекса имени Отто, где Ника родилась, она даже окно показывала и Денис запомнил… Потом через площадь, которую Денис упорно не хотел признавать как «имени Сахарова», к Академии транспорта и тыла, ну и вдоль набережной… А потом, под настроение, либо на Петроградскую, либо в глубины Васильевского, или вообще к заливу. Но это днем; а поздним вечером, как сейчас, надо будет просто зайти в круглосуточную забегаловку «Император» и обратно, к основным мостам – Дворцовому, Троицкому…
Кто-то жалобно и тихо плакал… Денис как раз остановился, раздумывая, куда свернуть после того, как он минует истфак[3], может быть, вообще вернуться «на материк» и поужинать там? И кто же это так носом хлюпает?
Денис мысленно цыкнул на Мора и пошел на звук всхлипов, стараясь ступать бесшумно. У самого входа на истфак, на ступеньках между колоннами плакала девушка. Была она в джинсах, сандалетах и клетчатой рубашке, сидела зажмурясь, подобрав к подбородку и обняв руками колени.
– Не хочу мешать, но… Может, помочь чем? Случилось что? – Денис остановился метрах в двух от девушки, дабы не вторгаться в ее личное пространство, и даже присел на корточки – левая нога на полной ступне, колено вверх, правая – на носке, колено вперед смотрит, рука на колене расслаблена, головы вровень – все по науке, чтобы не испугать…
– Мх… мх… си-гаретки не будет? – девушка посмотрела на него в упор. Она наверняка знала, что тушь потекла, разрисовав ее щеки и нижние веки грязными некрасивыми узорами, но даже не сделала попытки спрятать свое лицо от взглядов незнакомого человека или вытереть его… Равнодушие и усталость.
– Не курю, извини.
«Ломки, что ли?» – хотел спросить Денис, но удержался и прислушался: никаких ломок у нее нет и курить-то не особенно хочет… И ничего она не хочет, только умереть… Ох, ты!