Ряшка прямо-таки давилась яростью, могучие лапы бешено скребли дубовую, забранную сталью дверь, но было поздно: вторгшийся был проворен и хитер на колдовские штучки, он уже топтался в сенях, куда Ряшке доступ был заказан…
– Это еще кто? – Не чувствовалось испуга в голосе Ирины Федоровны. Был бы пришелец врагом, так бы постарался вломиться и в жилье, не стуча и не спрашивая.
– Открывай, Ирина свет Федоровна! Ну и имечко взяла, язык сломаешь! Открывай! Дорогого гостя не узнаешь?
– Да кому открывать-то?
– Э, э, ведьма, поаккуратнее с метелкой, я же чую.
– Сок, ты, что ли?
– Ну а кто еще…
– Да мало ли горлопанов по ночам не спят, а вокруг порядочных шныряют…
– …Да, благодарю за угощение, а все же в свое время у настоящего чая, праотца нынешних сортов, вкус был совсем иным… Вот это был чай, и это был вкус…
– Возможно, я уж не помню и в ваших краях отродясь не бывала. Теперь спрошу, раз напился: с чем пожаловал? С добром, с худом ли?
– Откуда добру-то взяться. Где этот сопляк?
– Что?
– Не притворяйся глухой. Мне не нравится сложившаяся ситуация, и в ней никому нет дела до хороших манер. Из-за одного балбеса и мне, и нам всем на ниточке висеть? Где он? Я спрашиваю.
– Вот ведь какой резвый ты нонче, Соныч, а что ты при Петре покойном здесь не объявлялся, строгие вопросы не задавал?
– Не надо, не заденешь. Та эпоха кончилась. А новой может уже и не быть, все подохнем вслед за Петькой… Петром Силычем, земля ему пухом. Ирина, я сюда в ночи с края света приперся не в вопросы на вопросы играть. Показывай. Его показывай, или я сам… Уйми кошака.
– В городе он. Завтра-послезавтра вернется. Только я тебе сама глаза вырежу, если ты с худом к нему…
– Прости, конечно, Ирина, но не с твоей статью – мне грозить. Петр, действительно, всем это известно, был мне одно время – лучший друг. Но тебе-то он кто? Сын его? Никто.
– Он внук мой.
– Давно ли? Откуда у тебя внук, когда ты бездетна, а? В уме ли ты, стара?
– В уме. Он мой внук, и за его жизнь я свою положу, уж о твоей не говоря.
– Точно с ума съехала. Или это Пузатый тебя убаловал да мороком обвел – свое отродье беречь? Я же помню тебя здравомыслящей старухой… И не старухой помню. Ну-ка еще кружечку…
– Нукать у себя в Тибете будешь. Все, кафе закрыто.
– Надо же, обиделась. Ладно, обойдусь. Завтра еще подъедут кое-кто из высоких. Два дня ждем, а там…
– Да хоть усритесь все вместе, извини на грубом слове. Подождешь, сколько надо будет. Вон тебе комната, спи, отдыхай. А я тебе свое сказала. Помни о сем.
Денис закинул левую руку за плечо, недоверчиво потрогал. Вроде бы теплое, живое… И не мягкое ничуть, и не царапается. О-о… Только подумалось, а крылья уже вновь распустились, взметнулись вверх и в стороны. Теперь опять пусть сложатся. Тяжелые, а мельчайшему позыву повинуются… И тоже странность, сюрприз подсознания: Денис, ощутив крылья за спиною, ждал, что они будут, как у летучей мыши, – голые и перепончатые, жестких рубленых очертаний а они оказались широкие, шелестящие, с роскошными длинными перьями, метущими платформу, с крутым, но скругленным изгибом наверху, короче говоря, как у ангела, только черные… Физику мы знаем в пределах средней школы, но… Прикольно, однако, надо срочно пробовать… Что, Ленька, неудобно стало? Привыкай, или хочешь – на грудь переместись? Ну, как знаешь. Морка, держись рядом. Если что… Но что «если что», так и не придумалось, и Денис, зажмурившись невольно, прыгнул с платформы вперед и вверх!
И вниз! Ветер! Лед и ужас внутри! Тяжесть… Р-р-рули-и-и-им! Крылья властно и жестко пригасили свободное падение и вывели Дениса из крутого пике в стремительное горизонтальное скольжение по воздуху. Денис рассмеялся было, но резкая, спрессованная скоростью атмосфера ворвалась в легкие, заставила захлебнуться, закашляться. Пусть… нет, пусть пока все так и остается, привыкнет – уберет ненужные ощущения, а пока они в новинку и доставляют радость!
Руки… Странно чувствовать их и крылья одновременно, словно бы у него две пары рук! Мышцы рефлекторно сжались, распустились, еще и еще раз… Ага… Так это он крыльями машет, задает им скорость и направление. Упругий, сдобренный услужливой магией воздух обнимал, держал тело горизонтально земле, не давая ногам и заднице переломиться в пояснице… Здорово… Так, а куда, интересно, он успел залететь?… Денис завертел головой по сторонам – внизу как раз лежала покрытая неподвижной рябью волн вода – он над Невой, сзади Тучков мост, впереди Биржевой… Быстро. А как там сейчас на Петропавловке? Менты, надо думать, не при делах, как и простые смертные, все в коматозном состоянии, а он и безо всякого пропуска – маг и крутяга-парень, почему бы и не слетать?
Крылья сами знали, что нужно делать при подлете и снижении: два небрежных взмаха и вот уже Денис стоит на пляже, топчется кедами на чуть вязком песке. Прозрачные мглистые сумерки (которые, конечно, далеко не белая ночь – но тоже ничего, любимого лилового оттенка!) уже не мешали любоваться пустынным, одному ему принадлежащим городом… Ни музыки, ни плеска волн, ни голосов гуляющих по набережным… Но в этом даже дополнительный кайф. Он – и Питер, один на один. Хм… А нельзя ли все же, чтобы все так и оставалось, как есть, но при этом, чтобы вода была водой, чтобы волны шевелились… Хочу, чтобы так было! И стало так, как вздумалось Денису: заплескались низенькие дряблые волны, рябь на Неве, как и положено реке, зарябила узорами, каждое мгновение разными… Силы, небось, прорва ушла… А с точки зрения сопряженности физических законов… Ну и ладно, дались тебе эти законы, подумаешь, летал же он, а крылья держали, тоже вопреки… Он волшебник, маг, понятно… Сын, в конце концов!
– Это не ты сын… Не ты, пешка, слякоть, самозванец… Я-а-а, я Его Сын…
– Кто??? – Денис в панике развернулся.
Маленькая лысая голова – красные глаза выкачены из орбит – смотрела на него, выглядывала из чего-то бесформенного, то ли неровного бревна, то ли металлоконструкции на кривых опорах… Мор лениво взмахнул крыльями, облетел вокруг головы и вернулся на плечо к Денису. И Ленька не выказывал тревоги… А Денису жутковато… Неожиданность… Вот что помешало Денису рассмотреть ходячую нелепицу… Нелепый, несуразный медный истукан, калека, волею своего создателя…
Денис расслабился. Кстати, а зевать нельзя, враги могут быть очень опасны, он видел, помнит…
– Странно. А я думал, что ваш батюшка – Михаил Шемякин. – Денис улыбался, но тревога все ж точила сердце мелким надоедливым жучком…
– Я-а-а, я-а-а Его сын… Я нашел это место, я-а-а. Я принес первую жертву, много, много душ… Я служил… я был истинный Сын… и слуга… Отдай, отдай мне… Я-а-а…
– Не, ну ты нахал!… Большой железный самозванец. – Денис на всякий случай отступил на три шага. Истукан двигался медленно, выставляя вперед правую ногу и осторожно перенося на нее вес корпуса, подтягивал левую…
– Это ты… самозванец… Я нашел это место… На краю мира… Где сходится все… Отдай, отдай…
– Угу. Чего тебе отдать? Опера «Жизнь за царя», ария Ивана Сусанина. Тебе не кажется, чугунок, что красные глаза плохо сочетаются с синим гермошлемом… Твое здоровье! – Денис вытянул правую руку и поманил указательным пальцем. Мощная, чуть ли не в полено толщиной, синяя молния ослепила его, обожгла привычным, сладостным уже холодом. Денис даже покачнулся – настолько велика оказалась накопленная истуканом мощь.
Вместе с нею к Денису пришло знание: древний царь, Первый Император Российский, не обрел покоя и после смерти, дух его жаждал продолжения земного существования, алкал власти, поклонения, великих свершений… В этом городе, созданном его волей, капризом и жаждой чуда, в городе, стоящем на границе двух миров, земного и потустороннего, каждое из его десятков, сотен памятных воплощений, в камне ли, в металле, каждое и все они – стремились возродить его, воплощающего… А для этого годами, десятилетиями, веками все они копили мощь, силу, источаемую самим городом и сущими носителями ее, людьми и нелюдью… Творению Шемякина в этом смысле повезло: он был среди людей; дни и годы напролет, не зная усталости, новые и новые толпы туристов стояли с ним рядом, хватали за длинные медные пальцы, стучали по лысине, фотографировались, сидели у него на руках. И каждый оставлял ему в прибыток крохотную частичку зла и мрака, частичку того, что таится в каждой человеческой душе, в детской ли, старческой… И эти частицы текли и текли непересыхающим потоком, копились и накапливались и претворялись в волшебную субстанцию, которая должна была однажды оживить его и вновь дать возможность в полную силу служить Тому, чьим сыном он считал себя…