Мурман в нетерпении даже менял рысь на прыжки, но это плохо помогало, дорога никак не хотела заканчиваться, а оставалось-то ее…
Небо постепенно выцветало, теряло цвет и глубину, вот уже из-за ельника потянуло невнятно, то ли прохладой, то ли комариным писком…
Леха наелся от пуза, аж взмок, теперь он смотрел в дали, отдыхал и переваривал; и так это не хотелось возвращаться в избу, где бабушка подготовила для него подробный доклад… до этого они говорили невпопад и вперемежку: о Питере, Древней Ночи, незваном госте, предстоящем колдовском вече-совещании, где Лехе чуть ли на главная роль отводилась… Но все наспех, с пятого на десятое. А теперь бабка построит ему подробный отчет с советами… И нельзя ими пренебрегать, советами и бабушкиным опытом: народец лихой будет присутствовать, а дяди Пети уже нет – приструнить крикунов и кликуш…
Первой вскинулась Ряшка: шерсть дыбом, глубоко утопленные в косматый череп глазенки грозно замерцали… Уши торчком, черные ноздри свистят… Вдруг Ряшка неуверенно тявкнула, да и поджала хвост, опрометью кинулась в будку. Леха, не успев еще напугаться от этой перемены в поведении боевой собаки, вытянул шею в сторону дороги… Что это там пылит, мотоцикл, что ли? От «мотоцикла» по нарастающей шел рев, перемежаемый неожиданными руладами, больше похожими на скулеж… Здравый смысл и сердце подсказали: Мурман!
– Мурман!!! Ура! Мурман! Ко мне, я здесь! – Леха запрыгал, позабыв все на свете: осторожность, набитый живот, Аленку на шее, предстоящие неприятности… – Бабушка!…
Мурман не дотерпел до калитки: прыгнул наискось, прямо с дороги, пролетел метров десять, если не больше… Он, вероятно, мог бы и еще, но побоялся ушибить Леху… Так он и притормозил возле него, глубоко взрыхлив всеми четырьмя лапами намертво утрамбованную землю…
– Мурмаха ты мой маленький!…
А «маленький», сдерживая из последних сил восторг и обожание, осторожно встал на дыбы и возложил грязнющие когти на Лехины плечи…
Леху словно током пробило: Аленка… Сейчас сцепятся…
Но обошлось… Радость обоих была столь велика, что даже Аленка сообразила, догадалась о неуместности своих защитных функций. Взвизги и крики заглушили ее раздраженное ревнивое шипение, она расплелась с шеи и тихонько скользнула Лехе в штаны, к теплому паху поближе. Леха уже успел конкретно невзлюбить эти ее попытки освоить новые места обитания, но сейчас было не до упреков, наоборот: молодец, Аленушка, умница, ведро молока с меня…
– Бабушка, посмотри кто… к нам… явился не запылился… Караул! Слизывают на фиг с поверхности земли!…
– Да уж вижу! Идолище, Ряшку мою напугал. Ты где там, беленькая, на, на попить. Не бойся этого балбеса, никто тебя в обиду не даст… Ну ты посмотри! Он же тебе всю рубаху в клочья подрал! Обормот! Лешенька, нельзя его так распускать. Цыц!
Но Ирина Федоровна понарошку цыкала, для порядку: у нее и самой слезы выступили, так ее проняла взаимная открытая радость от встречи ее любимого внучка Лешеньки и потерянной было и вновь обретенной собаки, синеглазого пса Мурмана. Человеки и колдуны должны уметь скрывать, что у них внутри, кошки умеют, змеи то же самое, а собаки – вот они, что страх, что радость – все наружу!
Да и мало ли: он да Аленка, – все ж Леше подспорье в предстоящих делах…
– Что ты в самом деле? Я уже большой мальчик и ник-каво не боюсь, тем более с такой отчаянной командой, как ты с Васькой да Мурман с Аленкой. Нет, правда, бабушка, я за эти дни так… в общем, я чувствую себя пожившим и пережившим; одним махом занесло меня в вашу взрослую жизнь, будь она неладна, и обратно в детство мне уже не выпрыгнуть. Но уж если и погибну – клянусь! – только вперед тебя, а не после тебя. Человечество – само собой, но тебя в обиду не дам!
– Лешенька, эх, Лешенька… А говоришь – взрослый… Я-то старая, дуб столько не живет, сколько мне довелось, а ты только глаза открыл и уже несусветицу несешь… То противно, что чтобы до сатанинского отродья дотянуться – еще и сил не приложено, а уже свои безмозглые грозятся. Свое брюхо им дороже ума и чести, боятся они доверить его другому. Вот все, как у человеков: пнешь, докажешь силу – оближут, погладишь, дашь слабину – враз руку отхватят.
– Да-да, народная мудрость, типа… Ты ее уже говорила, баб Ира. Так они думают, что колдовская сила во мне еще не проснулась?
– Наверное, в том и я, старая, виновата… Так бы они еще и призадумались, да сболтнула я Сонычу, хрычу косоглазому, объяснила про джинна в скляночке. Не верят они в твою собственную силу.
– Ну-ну… Она во мне есть, теперь я точно знаю. Бабушка… Эх, мало бы им не показалось… Мне бы только разобраться, как ее включать… Хорошо бы мухоморов перед совещанием нажраться…
– Зачем еще мухоморов?
– Так, теоретические догадки. Чтобы силу спровоцировать, бабушка, не для кайфа…
– А-а, ну да, поняла теперь. Только это баловство, а не сила. В должную минуту как раз и подведет. Не мухоморы – кровь нужна.
– Что?
– То. Добытой кровью омоешься – обретет тебя сила. А ты – ее обретешь, взаимно. Как это я сразу не догадалась. Да. Видишь ли, мы все в большинстве своем подолгу живем, особенно если Петра Силыча считать, уж он бывало выпьет на размер души да начнет вспоминать, так такого нарассказывает, что и не знаешь – правду говорит, либо…
– Бабушка…
– А?… Тьфу, заболталась. Кхм… И у нас, у всех, такая раньше жизнь была, не только что долгая, а что и не захочешь иной раз, да крови все равно не минуешь. А тебе-то – откуда было взять?
Леха сразу вспомнил разбитые морды лохотронщиков, – наверное, это не то… Принялся размышлять дальше и вынужден был признать, что если для инициации нужна чужая кровь, то взяться ей было неоткуда.
– Ну, бабушка… В твоих словах, вероятно, есть рациональное колдовское зерно, но где я тебе ее добуду? Что ж теперь, к соседям зайти на чашку чая да и зарезать одного-двух? Да… да нет же! Это я для красного словца, дались мне твои Мокушины! Ты права, негде мне было в крови омываться, неомытый на совещание пойду. Может, там умоют… Бабушка, ну ладно, ну… Я вовсе не хотел ничего такого сказать, не обижайся на меня. Просто я боюсь своих этих «родичей» – по крайней мере сегодня – не меньше своего дурацкого главного врага. Боюсь – и со страху леплю всякую м… фигню. Пойми меня, пожалуйста.
Старуха отсморкалась, утерла глаза и побежала в сени за водой – в самовар долить.
– …Вот что, Лешенька, если край придет, я постараюсь им сначала по-хорошему все это объяснить, может, они и склонятся к здравому рассудку. А может, ничего этого и не понадобится. Но сам пока не признавайся – сразу без уважения отнесутся.
– Слушай, а сфинкс, что, не считается?
– Так они – нежить, хоть и Древние. А потребна кровь живая.
– Кстати, вот ты рассказывала сегодня… Какой смысл перед людь…дишками изображать нетронутого сфинкса, аварии… И вообще прятаться от них? Они ведь слишком слабы для нас, да и для них? Или я чего не знаю?
– Так издревле повелось, еще до меня. Силыч, батюшка твой, объяснял, вроде, по науке, да непонятно и не упомню я… Если бы мы открыто жили, то, во-первых, друг друга бы куда чаще истребляли, а, во-вторых, тех бы чаще видели – опять резня. А в третьих – людишки рано или поздно количеством бы взяли, потому что злобы и зависти им не занимать ни у нас, ни у тех. Вот, скажем, живет колдун тысячу лет, и все окружающие знают про его колдовское естество. Обязательно найдется, кто не просто позавидует, а и собой рискнет, чтобы насолить за силу и долголетие против своего убожества: пырнет ножом, либо стрельнет, либо еще как исподтишка, неожиданно… Душой не переносят они меж себя тех, кто навеки и от рождения выше их, хоть нас, хоть своих, людского племени. Одним словом, таков обычай: жить среди них, а при этом без нужды не высовываться.
– Ну а если – на секунду предположим – всех людей на планете извести как класс? Под корень?
– О замахнулся! То тогда и мы выцветем вслед за ними. А уж те и подавно: они напрямую свои силы от людишек берут, от их гадостной натуры. Чем хуже человечек, тем им полезнее, удойнее.
– Да?… Странно все это. Сами презираем, попираем, а сами без них не можем.