– Ну и что там, бабушка, «черную метку» прислали?
– Нет, на сборище зовут, они его теперь называют «вече». Смех и грех. В дом дяди Пети, надо идти, то есть на самом деле – он уже твой дом. Уж прости, я вместо тебя распорядилась насчет места, при нем всегда так было, там все сборища проводили…
– Нет проблем. Обычай – он деспот не только меж людей. А как оно, вече, официально называется? Или раньше называлось? Шабаш?
– Что ты! Шабаш – это у тех, они на нем своему Сатане поклоняются, задницу ему лижут. Так и называется: вече. Силыч иной раз синклитом обзывал, не знаю, по-каковски это, по-шумерски, что ли…
– А если кто вдруг перепутает и к альтернативникам попадет? Наш, к примеру, на шабаше окажется? Или наоборот?
– Бывает, редко конечно, что обманом завлекут… На шмотья сразу и порвут. И рвали. И с ними также поступают, если они попадутся.
– А шпионы бывают? Ну, разведчики, засланные казачки?
– Никогда. Это не смешивается, либо – там, либо – здесь. Невысокая нечисть – она да, кто особенно речью и разумом не владеет, – лихоманка, скажем, нетопыри, – да, такое случается: сейчас нам служит, а завтра тем. Или людишки, они могут. Или Древние, вот хоть твою Аленку возьми. Но Древние – особь статья. А в целом – куда прислонился, оттуда обратной дороги нет.
– Смешно.
– Вот-вот. Думаю, не до смеха нам будет, но… Землей и небом клянусь, остатками своей жизни клянусь: ежели они там вздумают… – Бабка запнулась накатившей внезапно яростью, когти кривыми тусклыми клинками скрестились, застыли перед почерневшим ликом ее, глазки вспыхнули резким зеленым светом.
– С остатками твоей жизни, баб Ира, мы легко и натурально встретим рассвет четвертого тысячелетия, проводив третье, так что ты ими не разбрасывайся. Опекай мою спину, почесывай ее и нашептывай на ухо мудрые советы, а в остальном – авось прорвемся. Ты Мурмана покормила?
– Когда? После тебя уже? Покидала ошметков, да ему ведь в прорву не накидаешься, его на охоту водить надо.
– Закончится тус – в лес его свожу, разомнется. Ну, как я? Ничего, что небритый?
– Да разве ж ты бреешься? Ничего не видно. Рубашка, штаны чистые – и ладно. Но штаны тебе великоваты, худой ты больно.
– Это стиль такой.
– Разве? Стиляги, помнится мне, по крайней мере, наши, деревенские, иначе одевались: пиджачище – во, брючки узенькие… Ну, Васятка, за главного остаешься, молока я тебе налила. Если что – к Гавриловым беги, они приютят.
– Баб Ира!…
– Ты на меня ладонью не стучи, а все надо предусмотреть, обо всем подумать. Слышишь, Леш, раз уж речь о мелких зашла, я договорилась, пока тебя не было… В обчем, если все благополучно сойдет, решила я в дом кикимору взять, а то пустовато в доме. Ты не против?
– Нет, конечно, почему я должен быть против? А что раньше-то не взяла?
– Все по Шише скорбела. Чтобы уважить ее память – два десятка лет надобно, не меньше. А потом… Как-то не до того мне жилось в последние годы.
– Я, к сожалению, Шишу только по рассказам и знаю. Возьми, конечно, и Ваське веселее будет.
– Да уж, по первости они мне наведут веселье, пока угодья делить начнут…
– …ты, друг мой, только на поддевки не клюй, держись основательно, солидно, а говори осмотрительно, не спеша, мои слова слушай, страху не выказывай. Вот уже и пришли. И последнее: главным там, наверное, Соныч утвердится; сильный он, древний и хитрый, все к нему будут прислушиваться… Его бойся, но и остальных не забывай.
Нагруженные всяческой ерундой, по дороге попавшейся на глаза, Денис и Маша возвращались на Васильевский, к Маше. Денис так и не решился вести ее к себе домой, не смог преодолеть предчувствий и комплексов. И вот как только он решил отложить визит и экскурсию на неопределенное «потом как-нибудь» – так сразу же хорошее настроение вернулось к нему. Маша честно тащила, помимо косметички, в сумке и на руках свою долю бесполезного груза: лоскутного арлекина в полметра ростом, букет вяловатых хризантем, недопитую двухлитровую бутыль с квасом, две пары солнцезащитных очков, видеокассету с мультиками, кулек с тыквенными семечками и дряхлый, жиденький, уже почти одноцветный кубик Рубика, из жалости купленный ими на выходе из парка у какой-то пьяненькой старухи. Денису достались две пары коньков на связке через плечо (из комиссионки), здоровенная сумка, полная фруктов, колбасных, сырных и хлебо-булочных изделий, набор витых шашлычных палочек, двадцатикратная подзорная труба и судейский свисток на цепочке. У обоих болели натруженные спины и ушибленные без счета колени и локти, но Денис решил про себя провести сеанс лечения потом, когда они доберутся до дому, иначе – он просек, провидел заранее – пресной покажется такая жизнь, в которой нет ни усталости, ни ушибов, ни риска, ни дурацких поступков, когда все само валится в рот и в руки, только подставляй… На полпути все-таки не выдержали предстоящих трудностей с погодой: взяли такси и, с веселым испугом поглядывая на счетчик, сквозь мелко покалывающий дождик помчались туда, домой, проводить первый совместный вечер, с танцами, с телевизором, с многосерийным ужином, плавно переходящим в завтрак…