Я не была овцой, отправляющейся на заклание. Я шла к своему мужчине. Нам о многом надо было поговорить, кое-что объяснить, в чём-то окончательно разобраться. Но в данный конкретный момент я вся сконцентрировалась на одном желании – чтобы Дэвид просто открыл мне дверь.
Санта вычеркнул меня из всех списков.
Судя по записям охраны, «сегодня мистер Рассел домой не возвращался».
Разочарование, которое я испытала, по своей силе могло соперничать с ураганом Сэнди.
Сломанные деревья, поваленные рекламные щиты, затопленные улицы и станции метро – Манхэттен тогда был полностью отрезан от города. Страх, разрушение и непонимание того, что происходит – со скоростью в семьдесят миль час ветер разносил эти чувства, заражая улицы, дома, людей...
Всё то же самое я испытывала сейчас. Плюс паника. Меня будто отрезали от континентальной части США. Самонадеянно было думать, что такой человек, как Дэвид Рассел заберётся в свою берлогу, чтобы зализывать душевные раны.
В ушах снова и снова звучало это холодное «возможно…».
Возможно, я ранила его слишком сильно.
Возможно, я переоценила его чувства.
Возможно, я недооценила их.
Возможно, больше не было никаких «возможно»
Камешек у меня в груди замер и потихоньку начал крошиться.
Выйдя из дома Дэвида, я побрела в сторону Ист-Виллидж. Это была чёртова уйма кварталов, но мне не нужно было никуда спешить. Я медленно шла по улицам, ярко украшенным к празднику, мимо нарядных витрин и подвыпивших компаний, перемещающихся из бара в бар. В морозном воздухе кружили снежинки, под ногами хлюпала растаявшая жижа. Дул пронзительный ветер, и мой утеплённый «горный» прикид был как нельзя кстати для несвоевременной прогулки по зимнему Манхэттену.
Рождество настигло меня недалеко от Рокфеллер-центра. Я долго смотрела на золотых трубящих ангелов, представляя себя Кевином Маккалистером. У меня не было шапки с помпоном, и я вроде бы не совсем потерялась. Но, как и у этого мальчика, у меня было такое же горячее желание хоть одним глазком увидеть самого дорогого человека. Я обернулась всего лишь раз. Этого оказалось достаточно, чтобы перестать надеяться.
В районе Центрального Вокзала меня начало колотить, как при сильном ознобе. Может, холод всё-таки дал о себе знать. А может и не он был тому виной. Честно говоря, я надеялась на первое.
Зайдя в небольшое круглосуточное кафе на площади, я села за дальний столик. Сонная неулыбчивая официантка пожелала счастливого Рождества и налила горячий кофе в поставленную передо мной керамическую кружку.
Я долго грела о неё руки, чувствуя, как тепло потихоньку бежит от пальцев всё выше и выше - к груди и лицу. Только после того, как щёки буквально запылали, я поняла, что согрелась.
От предложенного яблочного пирога я отказалась, и официантка сразу потеряла ко мне интерес. Она подошла всего раз, молча долила кофе и исчезла за стойкой. Для этого города не было ничего необычного в том, что в рождественскую ночь человек в одиночестве пьёт кофе в третьесортной забегаловке, и я в который раз порадовалась, что живу в Нью-Йорке. До меня никому не было дела. А те, кому было, находились в тысячах миль…
Только спохватившись, что родные, должно быть, до сих пор ждут нас в Аспене и очень волнуются, я обнаружила пропажу своей сумки. В ней было всё: деньги, документы, телефон.
Оставила ли я её в аэропорту или в такси, выронила ли на улице или у меня её вырвали, – какая теперь разница. И если я раньше чувствовала себя оторванным от мира островом, то теперь меня пинком выслали с земли в далёкий космос.
Капель насобиралось так много, что не выдержало бы и каменное сердце.
Может, это и был мой главный подарок от Санты, что неприветливая официантка дала мне выплакаться. Долго и очень мокро. Со всхлипами и размазанной по щекам тушью. В этом году я пролила столько слёз, сколько не проливала за все двадцать девять лет жизни. И я знала, что этот раз точно не станет последним.