— Мистер Стоун, — сказал он, — здесь говорится, что ваша исповедь вовсе не исповедь. Что у вас действительно на уме? Возвращайтесь и начинайте снова: вы недостаточно углубились и выдали не истинный материал. И я вам советую начать с того, что вы скрыли намеренно и осознанно.
— Такого нет, — сказал или, вернее, попытался сказать Стоун, его голос предал его, оцепенев от смятения. — М-мо-жет, я могу это обсудить лично с вами, сэр? Я действительно подделал результаты теста Яна Дункана — это факт. Теперь, возможно, мои мотивы…
Дойль прервал его:
— Вы разве не завидуете теперь Дункану? Как насчет его успеха с кувшином и Белым домом?
Наступило молчание.
— Может быть, — наконец проскрипел Стоун. — Но это не меняет того факта, что по всем правилам Ян Дункан не должен здесь жить; его следует исключить, каковы бы ни были мои мотивы. Проверьте это в Своде законов многоквартирных домов. Я знаю, там есть соответствующий раздел.
— Но вы не можете выйти отсюда не исповедавшись, — настаивал священник. — Вы должны удовлетворить машину. Вы пытаетесь добиться исключения вашего соседа для удовлетворения ваших собственных эмоциональных и психологических амбиций. Признайтесь в этом, и, возможно, тогда мы сможем обсудить, насколько Свод законов относится к Дункану.
Стоун простонал и снова присоединил сложную систему электродов к голове.
— Хорошо, — сказал он, — я ненавижу Яна Дункана потому, что он одарен, а я нет. Пусть я предстану перед судом из двенадцати моих соседей, которые решат, что за наказание мне полагается за мой грех, но я настаиваю, чтобы Яну Дункану дали новый тест! Я этого так не оставлю — у него нет права оставаться здесь, среди нас. Это неправильно как юридически, так и морально.
— По крайней мере сейчас вы честны, — сказал Дойль.
— На самом деле, — сказал Стоун, — мне нравится этот ансамбль; мне понравился их номер прошлым вечером. Но я должен поступать в интересах всего общества.
Ему показалось, что машина фыркнула в презрительной усмешке, когда выплевывала вторую карточку. Но, возможно, это было всего лишь его воображение.
— Вы раскрываетесь все глубже и глубже, — сказал Дойль, читая карточку. — Взгляните. — Он хмуро передал карточку Стоуну. — Ваша душа — это хаос путаных, амбивалентных мотивов. Когда вы исповедовались в последний раз?
— Мне кажется, в прошлом августе, — пробормотал Стоун, покраснев. — Тогда священником был отец Джонс. Да, должно быть, это было в августе. — На самом деле это было в начале июля.
— С вами предстоит много работы, — сказал Дойль, доставая сигарету и откидываясь на спинку кресла.
Первым номером программы в Белом доме они после долгих обсуждений и жарких споров решили исполнять Канцоне в Д Баха. Элу всегда она нравилась, несмотря на сложность исполнения, двойные паузы и все такое. От одной мысли о канцоне Ян Дункан начинал нервничать. Теперь ему хотелось, чтобы они решили исполнять гораздо более легкую Пятидесятую сюиту Чело без аккомпанемента. Но было слишком поздно. Всю информацию Эл уже послал секретарю по искусству Белого дома, мистеру Гарольду Слезаку.
Эл сказал:
— Ради Бога, не волнуйся, у тебя вторая партия. Ты не возражаешь?
— Нет, — ответил Ян. Действительно, это было некоторое облегчение: у Эла партия была гораздо труднее.
По периметру стоянки драндулетов номер три двигался папуула, пересекая тротуар, спокойный и вкрадчивый в поисках предполагаемого клиента. Было только десять утра, и еще не появился никто, кого бы стоило ухватить. Сегодня стоянка была расположена в холмистой местности Оуклэнда в Калифорнии, среди затененных деревьями улиц лучшего жилого района. Напротив стоянки Ян видел «Джо Льюис», поражающее своей странной архитектурой многоквартирное здание на тысячу единиц, в основном заселенное богатыми неграми. В утреннем солнце здание казалось особенно аккуратным и ухоженным. Перед входом патрулировала стража с ружьем и флагом, не позволяя войти никому, кто не жил в доме.
— Слезаку надо обсудить программу, — напомнил Эл. — Может, Николь не захочет слушать канцоне. У нее очень своеобразный вкус, и он меняется все время.
Ян представил, как Николь сидит в огромной кровати в розовой с оборками рубашке, завтрак стоит рядом с ней на подносе, а она просматривает программу концерта, представленную ей для одобрения. Она уже о нас слышала, подумал он. Она знает о нашем существовании. В таком случае мы действительно существуем. Как ребенок, которому необходимо показать матери, что он делает, мы стали существовать, приобрели какое-то значение благодаря лишь взгляду Николь.