Сама себя я осознавала как сорняк, выросший на дороге. Маленький уродец, колючий пыльный облезлый кустик, недостойный внимания. Мне всегда казалось, что другие смотрят на меня с нескрываемой жалостью. Ни в чьих глазах я не видела восхищения или уважения, и чужая доброта ранила больнее, чем презрение. Я была не нужна. Это осознание своей ненужности разрывало мне душу, вся боль отчуждения и унижения: бедная родственница, сестра, на которую смотрели с нескрываемым презрением. У меня не было мечты, я ничего не чувствовала и у меня даже не было собственного мнения. Люди видели во мне пустышку, марионетку с большими глазами, в которой, как в зеркале, отражалась банальная уродливость этого мира.
Я плакала. За все эти годы искореженного детства, за годы пустоты, которые должны были быть яркими и насыщенными радостью. Для меня эти годы стали годами мрака. И поэтому я так страшилась смерти, потому что знала, что после нее меня не ждет ничего хорошего, только боль и отчаяние, и никакой перемены.
Осознав свои страхи, я задалась самым главным вопросом. Что именно заставляло меня вновь и вновь переживать все это? Быть может, я умерла. А где тогда ад и рай? Или это и есть мой личный ад, в котором меня заставляют снова и снова переживать отчаяние непонятой и отвергнутой обществом потерянной в себе девочке. Передо мной вставали лица родственников, одноклассников и тех, кого я называла своими друзьями. И все они смеялись мне в лицо, отворачивались от меня, презирали меня.
Хаос в моей душе достиг высшей точки, и я кричала, давилась рыданиями, и никто не слышал. И когда сил во мне не осталось, ни на крик, ни на вздох, теплые невидимые руки обняли меня, окутали теплом заботы. Я вспомнила маму, которая часами слушала меня, когда больше никто не мог выслушать, вспомнила строгого отца, который редко, гораздо реже, чем мне того хотелось, находил доброе слово похвалы, единственного одобрения, которое я получала от кого-то еще кроме матери. И оттого она была еще ценнее. Я так боялась разочаровать его, сделать что-нибудь не так. Для меня папа был высшим судьей, одно слово которого могло сделать меня счастливой или глубоко несчастной.
Я вспомнила природу. Дачный домик, босоногое детство, малинник и клубничные грядки, песочную кучу в глуши в отдалении, где я часами играла одна, и бескрайнюю степь, в которой был бесконечный мир кузнечиков, зайцев, змей и ежиков. Этот мир был тих и спокоен, честен и справедлив. Этот мир дарил мне радость успокоения, как тепло невидимых рук, обнимающих меня.
Я успокоилась, и смирилась с таким существованием. Я перестала считать минуты и вздохи, все потеряло свое значение. Я просто перестала быть, и только часть меня, которая еще отвечала за остатки личностного сознания, где-то на грани воспринимала факт моего продолжающегося существования. Я ничего уже не ждала, ничего не чувствовала, не следила за тем, что происходит вокруг и во мне. Меня покинули все человеческие чувства и эмоции. Наступила тишина и пустота. Она тянулась, бесконечно.
Иногда я словно просыпалась, выходила из оцепенения и забытья, только для того, чтобы через мгновение вновь в него погрузиться. Так продолжалось долго. Должно быть долго, потому что, когда, наконец, что-то изменилось, я настолько забыла обо всем, что уже все во мне воспротивилось той перемене.
А изменился воздух. Повеяло легким холодком, как ветерком, тоненькой струечкой свежего воздуха. Туман не поредел, но дышать стало легче. Потом повеяло холодом. Он вырвал меня из забытья. Я словно стала просыпаться от долгого сна, и мне очень не хотелось просыпаться. Сознанием я цеплялась за тишину и пустоту, в которой отсутствовали все проблемы и тревоги. Но нечто меня оттуда вырвало.
Очнулась я в больнице. Как потом выяснилось, меня нашли дома без сознания. Врачи диагностировали нервное истощение, вызванное переутомлением и экзаменами.
Я лежала в палате, печальной и необжитой, с крашенными затертыми стенами и жесткими простынями, которые неприятно пахли от бесконечных дезинфекций и стерилизаций. Мне было бесконечно больно возвращаться в эту реальность. Но я никому ничего не сказала, о том, что видела. Во мне словно вскрыли рану моего пустого как белое пятно детства, которая только успела зарубцеваться за последние несколько лет. В те далекие годы я была потеряна, как былинка в пыли. Я вспомнила ту безысходность бедности, серость и отсутствие надежд. В детстве я ни о чем не мечтала и ничего не хотела. Я видела, что другие дети жили иначе, что у них было то, чего никогда не могло быть у меня, и от этого даже не пыталась мечтать о несбыточном. И только когда финансовая ситуация в нашей семье чуточку изменилась, а было это уже в средней школе, я осознала, что и у меня может быть будущее. Тогда я впервые осмелилась представить себе то, о чем раньше даже помыслить боялась.
Начался период депрессии. Я ничего не хотела, мне была безразлична учеба, на которую я ходила только потому, что того требовали в семье. Я словно застряла в болоте своей памяти. День за днем я просыпалась с тяжелым чувством безысходности, проводила день в тоске, исполняя просьбы других. Во мне не оставалось сил даже что-то пожелать самой. Оставаясь одна, я часами сидела в одном положении, рассматривая без интереса все, что окружает меня, или лежала, невидящим взглядом уставившись в потолок. Не было сил делать что-то, не было сил даже захотеть сделать хоть что-то. Я забывала поесть и в результате сильно сбросила вес. Окружающие говорили, что я стала походить на драную кошку. Но мне было все равно. Меня грызла тоска, как собака грызет кость. И я постепенно истончалась внутри себя.
Есть такое понятие - печальная красота. Возможно это что-то, что проявляется во взгляде надломленного человека на грани отчаяния. Не знаю, насколько это верно, и насколько эта черта была присуща мне тогда, но я часто слышала, как обо мне так говорили. Стоило мне задуматься, погрузиться в мои мысли, как рядом тут же появлялись люди, которые говорили, как я прекрасна была в тот момент. Возможно, именно это особенно привлекало мужчин, но в тот период в моем окружении появилось сразу несколько, и все они проявляли немало внимания к моей скромной персоне.
Один из них был человек обеспеченный, значительно старше меня, звали его Александром. Он занимал хорошую должность, обладал деньгами и всеми радостями жизни. Он не был умен или особенно интересен, и не было в нем ничего, кроме богатства. Он приезжал в институт, иногда подвозил меня. Но не было у меня в нем уверенности, как и доверия к нему. Мне было с ним скучно.