Мы поженились и поселились здесь. Поначалу отношения строились с трудом. Я видел, как она тяжело привыкает ко мне. Иногда я был жесток, не в поступках, а на словах. Я не хотел признавать свою слабость, что мне тоже было сложно. Как бы там ни было, а к двадцати восьми годам характер уже складывается. Я настолько привык жить один, сформировались привычки, уклад. Мне было сложно все менять. Я не хотел признавать, что чувства к женщине - одно, а совместная жизнь - другое. И ей тоже было тяжело со мной. Я мог быть суров, строг и порой, несправедлив. Пару раз я доводил ее до слез. Но они не трогали меня. Мне было просто непонятно, почему она позволяет себе жалеть себя, вместо того, чтобы постараться и больше работать над собой.
Как бы там ни было, постепенно все наладилось. Мы достигли определенной точки понимания, бурная влюбленность переросла в тихое спокойнее чувство. Потом у нас родились дети, две дочери. Тот период совпал с экономической нестабильностью. Директор завода, где я работал, проворовался. Производство встало, потом совсем закрылось. Из-за отсутствия хороших вакансий пришлось работать где придется, перебиваясь мелкими заработками. Мои доходы и раньше были не особо высокими. Все, что удалось скопить на вахтах, ушло во взнос за квартиру, которую мы приобрели по приезде сюда. У жены особых капиталов тоже не было. Она за меня совсем девчонкой пошла, на семь лет меня младше. С родными ей не повезло, помощи от них ждать не приходилось, поскольку все они пили запоями в Камышыном. У меня только мать - пенсионерка. Ни братьев, ни сестер, друзей и тех растерял. Вдруг оказалось, что как только я оказался женатый и без стабильной зарплаты, то вроде как никому и не нужен.
Все это очень давило на меня. Чтобы прокормить семью я стал вот на рыбалку ходить, удить, что попадется, на котел. Когда детей стало двое, я понял, что так больше не может продолжаться. Платежи по ипотеке были два месяца как просрочены, детям требовалось так много всего, что случайными заработками я не мог бы их прокормить. Я нашел две работы на неделю, и, совмещая их, смог, наконец, охватить процентов семьдесят того, что зарабатывал раньше. Но и этого нам не хватает, все уходит на ипотеку. По выходным я пропадаю на базаре, пытаюсь перекупить и потом перепродать что-нибудь, или подрабатываю слесарем по частным вызовам. Ночами, вот, прихожу порыбачить.
- Так что же, ты завтра опять на работу пойдешь? Вот так не спавши?
- Мне не привыкать.
- Это очень тяжело.
- Тяжело смотреть, как твоим детям нечего есть. Тяжело смотреть, как жена плачет ночами в подушку, как напрягается и каменеет ее лицо, когда она подсчитывает те крохи, которые ты сумел наскрести за месяц, как ее дрожащие руки отсчитываю платежи по ипотеке в стопочку побольше, а в маленькую стопочку на расход откладывает столько, что и на одного не хватит, как она ночами штопает одежду, потому что не может купить себе новую.
Я промолчал. Все, что я мог сказать по этому вопросу, было банально и глупо. Мне было трудно понять его, ведь я никогда на его месте не был. Быть может, чувство, что я испытал, не делало мне чести, но я искренне понадеялся, что никогда не окажусь.
- Самое странное во всей этой истории, то, что я не хочу, чтобы они страдали. Иногда, возвращаясь с работы, я смотрю на худенькие спящие лица детей, на изможденные руки жены, и понимаю, что не будь меня, ее бы ждала другая судьба. Женясь, я твердо был уверен, что смогу ее обеспечить. Теперь понимаю, что далеко не все зависит от нашего желания. Я не хочу, чтобы они испытывали нужду, голод, страх перед будущим. Иногда это чувство во мне настолько сильно, что я готов сам лишить их жизни. Я порываюсь сделать это только мысленно, рука моя при этом неподвижна. В такой момент я знаю, что бы я ни сделал, будет сделано во благо их и только ради них.
Его откровение заставило волосы у меня на загривке встать дыбом. Но я не самый хороший попутчик. Я не умею давать советы. Поэтому, я предпочел тихо перебирать грузила и блесны, пока сосед мой не изольет душу. По истечении еще десять минут он сменил тему. Я попытался ее развить, не получилось, и, просидев еще минут двадцать, он удалился.
До самого утра сна у меня не было ни в одном глазу. У меня все в голове вертелась эта идея - убить своих детей, чтобы спасти их. Бывает ложь во спасение, преступление во имя спасения, такие как убийство как самозащиты или кража для пропитания, но бывает ли лишение жизни во имя спасения? Чем больше я думал, тем хуже мне становилось. Мне было очень жутко и скорбно. Едва досидев до рассвета, я покидал удочки в машину и поехал домой. Но и там эта мысль не покидала меня. Два дня и днем и ночью, и на работе и в суете магазинной толчеи, везде меня преследовал навязчивый образ в моей голове, образ отца, в отчаянии и приступе малодушия, душащий подушкой собственных детей.
Эта идея настолько крепко засела в моем сознании, и что бы я ни делал, не хотела покидать меня. Тогда я взял ручку и лист бумаги и записал все, что меня беспокоило. Со мной всегда так было, стоило мне написать что-то, оно меня покидало, уходило в бумагу и материализовывалось в тексте. И вот что получилось.
Некромант
...Есть такая наука - некромантия. Это некий древний способ гадания, который предполагает общение с душами умерших. Название происходит от древнегреческого и означает "вопрошение душ умерших о будущем". В основе данной практики лежит убеждение в том, что мертвые обладают особым могуществом и могут покровительствовать живым...
Вообще, странно как-то, кому это вообще может понадобиться? У меня, вот, эти мертвые толпами ходят. Не знаю, какой такой наукой их заставить прекратить. Полный хаос на работе, и вечная неразбериха. Хорошо б еще по делу приходили, и уведомляли заранее, что, мол, такого то числа, в такое то время полгода как усопший Иван Васильевич Востриков почтит вас своим визитом по вопросу передела имущества оставшимися от него родственниками и наследниками, и что он жаждет донести до них свою волю. Если б так, оно было бы понятно. В конце концов, ничего человечное мне не чуждо, можно и помочь.
А тут, тут полный хаос получается. Толпятся все вместе в одной комнате, ни пройти, ни на телефон ответить. И все молчат, смотрят, ждут чего-то. Хоть бы кто объяснил, чего они ходят то. А так, хоть гадай на кофейной гуще. А я кофе не люблю очень. И не пью его. И к гаданиям этим всяким отношусь с недоверием. Я вообще по жизни скептик, ни во что мистическое не верю. Если б еще они не ходили, совсем не верила бы. А тут, хочешь, верь, хочешь не верь, а они как придут, как рассядутся, весь чай выжрут, печеньем на ковре насорят. Потом ходи, чисти...