Могилов недоверчиво покосился в сторону скалы, чей силуэт обломанным клыком чернел на фоне молочного белеющего тумана.
- Кто ж такое мог сотворить то с ней, ребенок же, - посетовал он, чувствуя, как грустная тяжесть наполняет сердце. - Неужто, из родных или близких кто? Сюда она с этим человеком пришла, значит, доверяла, - не удержался от размышлений вслух Могилов.
Маргарита тяжело вздохнула.
- Близкие. Это всегда близкие, - согласно покивала она. - Она мне сама рассказала. Только ты меня извини, говорить я об этом не буду. Там на месте полно улик против него, вы его найдете послезавтра, это я тебе обещаю. Только не проси объяснить ничего, тяжело мне все это. - Она закрыла лицо руками, и впервые на памяти Могилина заплакала.
Через час, напоив Маргариту горячим чаем и укутав толстым теплым пледом, Могилов вместе с прибывшими медиками и криминалистами проводил осмотр найденного ими трупа. Для освещения использовали карманные фонарики, но в этот час стремительно светлело, и вскоре работа уже кипела. Осматривали все, каждый куст и каждую корягу, пытаясь выяснить тот маршрут, которым злоумышленник привел ребенка в этот лес.
Оторвавшись на минуточку от созерцания смутно отпечатавшегося носка кроссовки, слепок с которого криминалист решил-таки сделать, зам прокурора города вернулся проведать свою знакомую. Маргарита, отказавшаяся садиться в пропахшую бензином служебную машину, крепко спала под деревом, уронив голову на колени, и вокруг нее создавалась такая мирная и спокойная атмосфера тепла, что и самому спать захотелось. Александр Викторович отложил недописанный протокол на десять страниц на засохшую траву, и опустился рядом с ней на колени. Он помнил, как раньше, она каждый раз говорила, как все это утомительно, как из нее словно жизнь выкачивают. Ее лицо было мирным, воздушные светлые ресницы подрагивали от движений ее глаз под веками в потоке сна. Дивная Маргарита, чарующая Маргарита, неподвластная Маргарита.
На опушке мяукнула кошка, и от этого мяуканья все внутри Могилова подпрыгнуло к самому горлу и ухнуло вниз, на самое дно живота. Он нервно оглянулся, выискивая жуткую тварь. Взгляд блуждал по пестроте смешения серых жухлых листьев, голых ветвей и неба. Мяукнуло уже ближе, и он различил шипение испуганной кошки.
- А, пошла, брысь! - рявкнул водитель-сержант, отошедший, видимо, по нужде за ближайший к пазику куст. Назад он вернулся бегом, пятясь, на ходу застегивая ширинку и отчаянно тряся ногой. К штанине как к матери родной прилипла маленькая кошка, совсем еще котенок, и отчаянно голосила. - Вот же зараза! Брысь, сказал!
- Кошка? Уберите! У нас собаки взбесятся! - среагировали два кинолога, уводя овчарок за обломок скалы.
Могилов действовал по наитию, не успев даже подумать. Он просто вдруг оказался возле сержанта и снял обезумевшее животное. Оно оказалось вовсе не страшным.
- Совсем одичала, рыжая? - спросил Александр Викторович у пушистого комочка, шипящего и фыркающего в его руках. Котенок злобно прикусил его руку острыми мелкими зубками-иголочками. Он взял зверушку за шкирку, и ее словно парализовало, и только бессильная злоба лилась искрами из зеленых глаз. - Отдам я тебя Рите, ей ты точно пригодишься. И натура у нее кошачья, свободолюбивая, вы с ней точно уживетесь.
Животина будто бы поняла его, покосилась на спящую Маргариту, и успокоилась. И даже позволила заместителю прокурора уложить себя на плед под бок новой хозяйки.
Еще через час, когда в очередном порыве беспокойства за Риту, Могилов вернулся на место, где она спала, он увидел, что вокруг нее собралось не менее семи кошек. Они мяли засыхающую, местами еще зеленую траву и плед, тарахтели, и урчали, и жались, и ластились вокруг женщины, словно она как магнит, притягивала их своей силой. И они усаживались на ее хрупкое тело и по бокам от нее, признавая в ней свою природу.
Старший брат Нэнси
На окраине города стоит один старый заброшенный дом. Вот уже больше ста лет, как никто в нем не живет. Вдалеке отгремела революция, стороной обошла война, но в доме время словно остановилось. Прежние хозяева съехали, не найдя в себе силы продолжать свое пребывание в нем, и видеть во всем его великолепии память, впитавшуюся в стены, в деревья в саду, горькую, страшную память, что не отпускала их ни на минуту, топя в отчаянии. Новых хозяев дом не нажил, никто не желал поселиться в "таком" доме, несчастливом доме, обзаведшимся такой дурной репутацией. Так дом и стоит, терзаемый ветром и градом. Сад зарос, стены потрескались, краска выцвела, с крыши кое-где обвалилась черепица. И ничего в нем нет привлекательного, выделяющего его из серой пыли таких же, как и он старых заброшенных домов, кроме жуткой истории, которая произошла в его стенах. Эта история и теперь, всеми забытая, еще бродит по дому, поскрипывая в тишине половицами, сломанной в спешке последнего дня третьей ступенькой на широкой парадной лестнице, вздыхая пыльными изъеденными молью занавесями.
Теперь этот дом стоит как призрак в окружении траурного ажура голых деревьев. И краешек парка, "того самого парка", виднеется проходящим мимо его ворот людям, шурша прошлогодними листьями. Черные кованные решетки отделяют его от всего мира, заставляя время замирать на территории сада, будто в долгом поминании, не желая отпускать на волю призраков прошлого. Люди стараются обходить стороной проклятое слезами матери место, дабы не навлечь на себя гнев прошлого. Его лучше не ворошить. И никто уже в целом мире не вспомнит развернувшейся здесь трагедии, гибели двоих детей хозяев дома, кроме, пожалуй, что Нэнси.
Она все еще в доме, и из всех обитателей и свидетелей, мебели и портретов, только она одна знает всю правду, потому как она видела, что случилось с малышкой Алёной и ее братом Владом той роковой октябрьской ночью. Она то и рассказала всем, кто мог слышать ее, что произошло, воскрешая призраков дома, потому, как истина старательно скрывалась ото всех. А те, кто, так или иначе, мог знать подлинную суть разразившейся в доме трагедии, предпочитали молчать, чтобы не чернить светлую память о трагически погибших детях. Но, все по порядку. Не будем торопиться, а лучше пройдем в дом и поговорим с Нэнси.
Тяжелая кованная дверь в парк со скрипом отворяется, впуская нас в неширокую аллею. Устеленная сухим желто-коричневым ковром тоненькая как ручеек тропинка, что земля еле проглядывает сквозь ажур листьев, петляя, ведет к невысоким ступеням белого дома. Дворник в последний раз сметал листья с троп в то самое холодное октябрьское утро. Он то и обнаружил тело мальчика. Бедный подросток повесился на кленовом дереве, под которым они часто играли с сестрой. Невозможно описать ужас, пережитый стариком, когда тот рассмотрел в пелене тумана бледное лицо Влада, безвольно висящие руки и ноги, и пятна крови на рубашке. Его крики и разбудили застывший в тревожном ожидании дом, открывая глазам обезумевших от горя родителей последствия ужасной трагедии. Даже теперь, спустя столько лет, проходя по тропе, если смотреть прямо на дом, боковым зрением еще можно увидеть его худенькую фигурку, раскачивающуюся на шелковом поясе платьица его сестры. Бледная ручка подрагивает на ветру, словно могильная дрожь пробегает волнами по телу юноши, суля свои морозные объятия. И страшная скорбь отразилась на застывшем лице с уже проступившими вокруг глаз синяками, потому как погиб он чуть после полуночи, и провисел до самой росы.