Это было так трогательно и красиво, что я не смогла сдержать слез. Я прорыдала весь вечер, баюкая в руках тетрадь. Это было первое признание в любви, которое я получила. Это было жестоко и несправедливо. Кто знает, какое будущее могло ждать нас вообще, если бы все обернулось иначе. Ведь я ничего, совсем ничего не знала. Нам даже не дали шанса! Скажи он, дай он хоть знак, хоть намек на чувства, я могла по меньшей мере поблагодарить его за них. Я знала, каким хорошим человеком он был, и, кто знает, быть может, его чувства нашли бы отклик в моей душе. Теперь же это было невозможно.
Как самое бесценное сокровище, я спрятала тетрадь далеко под одежду в самый дальний шкаф, и потом долгими вечерами доставала и листала, перечитывая детские робкие признания и откровенные жгучие юношеской страстью пылкие сны. И постепенно во мне что-то стало меняться. Я перестала слышать шорох, и перестала бояться его. Я поняла, что мне просто нечего бояться.
- А сны? Он вам еще снился? - не выдержав, спросила я.
- Да, конечно, - ответила девушка. - Он часто снился, почти каждую ночь. За первым сном последовали другие. Он снился мне, как и в первом сне, необычайно взрослым. Волосы его потемнели, светлые при жизни глаза стали черными как два агата. Я думала, что это восприятие моего воображения, ведь я знала, что он мертв, потому моя фантазия изменяла его облик таким образом. Он всегда держался чуть в стороне, в полумраке дальнего угла. Сны были короткими, иногда повторяющимися, за исключением нескольких деталей, и в них он передавал просьбы или послания друзьям и родным, до тех пор, пока я не находила способ передать их. Например, он просил передать одному его другу, чтобы тот не пил много. Самым сложным было сделать это как бы невзначай, ничем не выдать себя. Я знала, что подумают родные, если узнают, что я ночами общаюсь с покойником. Да вы и сами должны понимать, какое это безумие.
- Потом начались явления, - девушка закусила губу, подбирая нужное слово. Она сидела теперь, задрав одну ногу на подоконник и обхватив ее руками, и монотонно раскачивалась взад и вперед. Взгляд ее был туманен и задумчив, словно она была где-то далеко, погруженная в свои мысли. - Однажды в нашем доме поломался лифт. Я живу на восьмом этаже, и пришлось подниматься пешком по лестнице. Где-то на четвертом этаже я услышала шаги. Я посмотрела вниз и вверх, но никого, кроме меня в подъезде не было. Я продолжила движение, и когда прошла один пролет, мельком глянула через перила вниз. Меня пронзило ледяным холодом. Средь бела дня в ярко освещенном подъезде я увидела нечто, что привело меня в ужас. Площадкой ниже в углу прямо из бетонной плиты пола вырастала тень, вытягиваясь вверх в фигуру взрослого человека. Я бросилась бежать выше, то и дело оглядываясь через перила вниз. Фигура оформилась в нечто наподобие плотной дымовой тени, и переместилась на то же самое место этажом выше, также постепенно вырастая из пятна тени на полу. При этом в подъезде эхом отдавались шаркающие по бетону шаги. Так продолжалось три этажа. Я добежала до своей квартиры, и пока боролась с ключами, неотрывно следила за уголком площадки нижнего этажа, где в последний раз видела эту тень. Но там ничего уже не было. Шаги остановились.
Войдя в дом, я скинула пальто и сапоги и бросилась на кровать под одеяло. Я не могла дать логическое объяснение тому, что именно я видела. Я знала этот подъезд как дом родной, я прожила здесь всю жизнь, и никогда раньше, за все свои семнадцать лет, я не видела ничего, что хоть сколько походило бы на то мое видение. Мне было по-настоящему страшно.
Потом произошла еще более невероятная вещь. Два дня спустя Антон опять явился мне во сне. Тот сон был не похож на все предыдущие. В нем не было ночи и мистики, и человек в нем был светлым и добрым. Мне снилась моя комната, и я сидела на кровати, а Антон вошел и сел рядом. Он был одет как в нашу последнюю встречу, в джинсы и серую рубашку с коротким рукавом. В окна лил яркий солнечный свет, разливались трели птиц, как ранним утром весной. Я даже забыла, что на дворе был декабрь. Он улыбнулся, и его кожа будто порозовела, теряя былую бледность.
- Я напугал тебя в тот раз? - спросил он, беря мою руку в свои ладони.
Я отрицательно покачала головой. Было очень тепло и спокойно, и мне совсем не хотелось думать ни о чем страшном. Он оглянулся, и все краски засверкали, засветились в комнате.
- Мне этого очень не хватает, - признался Антон, и опять улыбнулся.
- Там все по-другому, да? - спросила я, заранее зная ответ.
- Там прекрасно и хорошо, но я все равно тоскую, - он крепче сжал мои пальцы, и спросил. - Ты помнишь то лето, когда мне купили плавательный круг?
В моей памяти всплыло солнечное пятно пляжа на обливном острове и зеленая кромка воды в реке. Это пятно ширилось и росло, и через мгновение мы оказались на том самом берегу в тот самый летний день. Мы сидели на песке на небольшом расстоянии от группы людей, в которых я без труда узнала родителей. Они были молоды и счастливы, и рядом бегали дети, мы. Нам было лет по семь, не больше. В то время мы имели обыкновение часто выбираться на пляж несколькими семьями, прихватив с собой бутылку воды и что-нибудь покушать, потому, как после купания всегда очень хотелось есть.
Маленький Антошка бегал вокруг родителей, молодых и красивых, отдыхающих на большом старом покрывале, путаясь в мокрых шортах по колено. Я закапывала подругу в песок, и накопала уже довольно-таки приличную горку, когда Антон шлепнулся на нас сверху, и мы все кубарем разлетелись в разные стороны. Раздался детский плач.
- Мне так грустно наблюдать это все со стороны, - призналась я, и из глаз покатились слезы. - Все ушло, и уже не воротишь ни песка, ни реки, ни тебя.
- Мне тоже. Но я еще не могу уйти, - ответил Антон, вглядываясь вдаль.
- А что нужно, чтобы уйти? - спросила я, и где-то внутри себя уже угадала его ответ.
- Нужно отпустить все, что осталось здесь, все, что было дорого и двигаться дальше, - вместе проговорили мы, и грустно улыбнулись.
Мы еще долго смотрели на блики солнца на воде. Мой отец сажал маленького Антошку на плечи и катал по пляжу, а я визжала, потому, что всегда очень боялась высоты. Потом мы все по очереди стали взбираться отцу на плечи и спрыгивать в воду, производя много шума и плеска. Не обходилось и без слез, и мне впервые стало удивительно, сколько слез может выплакать ребенок и при этом оставаться счастливым. Взрослые редко плачут и почти все время чувствуют себя несчастными. Может, нам стоит плакать чуточку чаще?
С той ночи мои сны изменились. Мы с Антоном все ночи много говорили, вспоминали детство, и каждый раз он брал меня за руку и мы оказывались в том или ином моем воспоминании. Мне снилась моя комната и наш город. Бывало, мне снились знакомые места, и будто мы гуляли. Стоило мне закрыть глаза и голове коснутся подушки, как я отправлялась в дивное путешествие по своей памяти, и так продолжалось на протяжении месяца почти каждую ночь. Но после таких красочных и насыщенных видений я вовсе не чувствовала усталости. Напротив, ощущала некий прилив сил.