Ночами я по-прежнему видела Антона, и он всегда был очень нежен и добр ко мне. Он ни разу не спросил меня о Вите, и ничем, ни словом, ни намеком, не дал понять, что мои действия можно было расценить как предательство. Он топил меня в своей любви, как в лучах солнца. Мы часами сидели, обнявшись, и слушали стук наших сердец, то бешено ускоряющийся, то дрожащий, замирающий в звенящей тишине. После этого я не могла думать ни о чем. Все остальное теряло смысл, казалось тусклым и унылым.
А Витя почему-то все тянул и откладывал, то бегал, как собачонка, то шарахался, как ужаленный. Однажды, в начале января, накануне экзамена, мы долго переписывались ночью. Он вел себя странно, говорил, что ему нравится другая девочка, а потом бросил мне в лицо море гадостей, о том, что я больная, и что мне нужно тщательнее выбирать себе друзей. Я была настолько шокирована, что чуть не провалила тот экзамен. Весь день я не могла ни на чем сосредоточиться, и на экзамене меня спасло только то, что в самый последний момент преподаватель решил вдруг перенести оставшихся студентов, в числе которых была и я, на следующий день.
В тот день Витя все виновато ходил вокруг да около, словно искал момента, чтобы извиниться. Но я не могла его простить. Даже если нет чувств, даже если я ему все это время оставалась безразлична, но хоть капля уважения ко мне у него была? Почему же он не посовестился наговорить мне столько всего, что могло меня обидеть, даже не подумав, как при этом буду чувствовать себя я.
Ночью я долго плакала во сне, и единственным утешением моим был тот, кого я так бессердечно готова была предать. И даже тогда он не спросил, а просто мягко баюкал меня на руках, помогая пережить боль унижения. Он не говорил слов утешения, не пытался отвлечь от боли. Просто во тьме моей комнаты он стал материальнее, и окружил меня теплом, вселяя чувство надежности и спокойствия.
Недоумение мое сменилось досадой, когда я, наконец, поняла, что сподвигло Витю на такие подвиги. Одна наша общая знакомая рассказала мне, что с недавних пор Витю стали мучить странные сообщения по телефону с несуществующего номера и ночные кошмары, и в них он видел нечто настолько страшное, и недвусмысленные намеки на то, чтобы он держался от меня подальше, что он решил отступить.
Тогда я все поняла, ребус сложился у меня в голове. Меня терзали стыд и обида. И еще страх перед тем, кто имеет силу влиять на мою судьбу. Я страшилась предстоящего разговора, и еще больше боялась посмотреть ему в глаза и увидеть в них боль, гнев, разочарование, и что еще я могла в них увидеть. Я решила устроить бойкот, и не ложилась спать ни в ту ночь, ни в последующие две.
В первую ночь было относительно легко. В институте были каникулы. Я притворилась, что выспалась днем, и просидела всю ночь за компьютером. Я пересмотрела много фильмов, прочла один роман, и просто просмотрела все новости, какие только могла придумать. Когда наступило утро, мои уставшие глаза слипались, и мне стоило больших трудов не дать им сомкнуться. Я пила кофе, плескала себе в лицо водой и заставила себя выйти из дома и просто ходить бродить по магазинам, пока, наконец, не наступил вечер, и не пришлось возвращаться.
Вторая ночь далась труднее. В голове был туман, мысли ползали, тянулись, путались. Я двадцать раз выходила на балкон и высовывала голову из окна навстречу мокрому снегу, который тяжелыми хлопьями облеплял мне лицо. Включенный компьютер гудел, и от его гула у меня сильно разболелась голова, но я боялась отключить его и прилечь, потому что так я не могла бы уйти от того, чего так сильно страшилась. Я и сама не могла себе объяснить, почему я так боялась разговора с ним. Но этот страх как воронка, чем дальше, тем все сильнее затягивает, и по мере того, как моя усталость наваливалась на меня все сильнее и сильнее, страх мой переходил в неконтролируемый ужас.
К концу второго дня я походила на привидение. Мне жутко хотелось спать, и я устроила в своей комнате настоящий ледник, чтобы сгонять волны сонливости, накатывающие на меня. Родные в тот день уехали к дальним родственникам, а я, ввиду своего упаднического состояния, предпочла остаться дома одна и бороться со своими демонами. С приходом бархатного вечера сил моих совсем не осталось, и я утомленно и сонно рухнула на постель. Я сжимала подушку и роняла горошины слез, когда свет в моей спальне замигал и потух. Я сжалась в комочек и закрыла глаза.
Я слышала, как он вошел, как мягко зашуршал ковер под его ногами, как краешек кровати прогнулся под его весом. Но он не коснулся меня, и ничего не сказал. Повисла долгая мучительная пауза. И в миг, все волнение и страх прошли. Я открыла глаза. Моя комната осталась прежней, а значит, я не спала. Во тьме я различила его профиль в отблеске фар проезжающей мимо машины. Антон отрешенно смотрел куда-то вдаль, и мне стало невыносимо грустно. Я виновато всхлипнула, он обернулся.
- Прости меня, - сдавленно попросила я. - Прости, что чуть было, не променяла тебя на это ничтожество. Прости.
По его серебристо-синей во тьме щеке скатилась бисеринка света.
- Я не буду тебя мучить. Я приду, только когда ты захочешь меня видеть теперь.
- Нет, не уходи.
- Тебя гнетет это чувство. Я не хочу быть в тягость. Я всегда рядом, но покажусь, только если ты попросишь. А теперь спи.
- Нет, подожди, - я попыталась взять его за руку, как много раз делала во сне, но мои пальцы поймали только воздух. Словно воздушная подушка опустилась на лицо. Воздух сгустился и стал плотным и вязким как песок. Я практически не могла дышать, все поглотила мутная пелена тумана. И я провалилась в подобие пространства без воспоминаний и чувств.
Вокруг все было белым. Не было времени, пространства, только бесконечная молочная густота и отчаяние. Я кричала, звала его, но его там не было. Не знаю, что это было за место. Я словно погрузилась на дно безысходности и отчаяния. Тяжелая густота как плотный белый туман, не осязаемый и звуконепроницаемый, окружал меня как кокон.
Я попыталась встать, но под ногами не было твердой основы. Мои руки и ноги проваливались вниз без опоры. И только тело поддерживало горизонтальное положение. И страх, всепоглощающий страх пустоты. Я боялась кануть в небытие, боялась забвения и вечного заточения в этом страшном безвоздушном пространстве.
Я вспоминала самые страшные моменты своей жизни. Детство, лет девять, когда я шла домой одна темными улицами и боялась, что что-то случится и никто никогда не найдет меня, не поможет, и даже не узнает, где я. Юношество, когда водоворот воды, образованный подводным течением, утягивал меня под воду, и я думала, что никогда не выплыву.
Постепенно я смогла обуздать свои страхи. Я ничего не могла видеть, но здесь хотя бы было светло. И мягко. И мне, по всей видимости ничто не угрожало, кроме вечного пребывания в небытии. Я стала себя спрашивать: что это? И как я здесь оказалась? Кто-нибудь дома должно быть, ищет меня. Ведь если я вдруг пропала, они должны же искать. Мысли о доме навеяли воспоминания из детства: мои дни рождения, на которые я непременно плакала. Мне всегда было грустно и неловко в свой день рождения. Я всегда его ненавидела, и не любила праздновать. Люди приходили ко мне с подарками, а я чувствовала неловкость и стыд, а иногда и вину за все происходящее, как будто я принуждала их бросить все свои дела и обратить свое внимание на нечто столь незначимое и недостойное их доброты и внимания, как я. Ни одного светлого праздника не было в моей жизни. Это чувство вины и стыда преследовало меня всю мою жизнь, словно само мое существование приносило окружающим одно беспокойство. И каждый раз столкновение с искренним добрым отношением ко мне вызывало у меня слезы. Я не могла поверить, что они действительно искренне рады мне. И мне было еще больше неловко и неприятно. Я не верила, что кому-то, кроме родителей, могу быть нужна, что обо мне вспомнили не потому, что ситуация обязывает, а потому, что им не безразлично.