Царь за рюмку, мужик за стакан. Мужичонко на имя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом. Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем ходить. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято. Оногды амператора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идёт: питьё, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому, бажоной, што приятеля нету…
И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвался, всех лакеев распехал… А у самого колошишки на босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, карманы вывернуты, под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина. Царь немножко-то соображат. Как стукнет по столу да как рявкнет:
- Вон, пьяна харя! Убрать его!
Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться полез, целоваться:
- На, пёс с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искамши.
Придворны гости захихикали, заощерялись. Это царю неприлично:
- Кисла ты шерсь, ну куда ты мостиссе?! Кака я те, пьянице, пара? Поди выспись.
Капитонку это не обидно ли?
- Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!
Брани, дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.
С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь… Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого…
Вот раз царь стоит у окна и видит: Капитонко крадётся по своему двору (он рядом жил) и часы серебрены в дрова прятат. Уж верно, крадены.
Царь обрадовался.
- Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретено.
Сейчас в полицию записку. У мужика часы нашли и самого в кутузку…»
«Золочёные лбы» - сказки озорная, блестящая по форме и неподражаемая по исполнительскому мастерству. В основе её народная традиция, но в то же время это сказка Бориса Шергина. На ней лежит неизгладимая печать его яркой индивидуальности, его художнического подхода к фольклорному материалу, его личности, его темперамента, его таланта, его словаря.
Словарь этот, кстати сказать, весьма своеобразно сочетает стародавний, чисто северный, архангельский наговор с самыми что ни на есть сегодняшними и иной раз сугубо городскими словечками вроде «конешно, это не принято» или «царю эта неприлично».
В «Золочёных лбах» царь ходит «с визитами» и на «панкеты к сенаторам». Когда царь собирается уезжать, царица Аграфена с дочкой и матерью-царицей начинают канючить: «Опять дома сидеть… Выдал бы хоть по полтиннику на тино, в тиматограф сходить. Дома скука…
Царь не слушат:
- Скука? Ах, вы лошади, кобылы вы! Взяли бы да самоварчик согрели, граммофон завели да… Пол бы вымыли».
Когда хитрый Капитонко предлагает позолотиться царскому семейству и царица спрашивает у него: «А право есть?» Капитонко им стару облигацию показывает, оне неграмотны, думают - деплом».
«Напротив царского дома учрежденье было - Земной удел. И тут заседает меницинской персонал». Туда приходят «извошшичьн деликаты» жаловаться, что просмолённые Капитоном чёрные фигуры цариц и царевны пугают лошадей. Когда на площади против царского дома начинает скопляться народ и издеваться над просмеянной царской фамилией, а «главный начальник» Земного удела предлагает отправиться к царю с докладом о создавшемся положении, «чиновники говорят: «Ура, мы тебе ераплан либо там дерижаб даим».
Примчавшись на дирижабле, которым правят извозчичьи делегаты, к находящемуся в отъезде царю, «начальник почал делать доклад: «Ваше высоко… Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила… Личики свои в тёмном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят…»
Все эти забавные словечки, неожиданные сочетания их, вся эта весёлая словесная кутерьма - вовсе не авторский произвол и не пустое баловство забавы ради. Это вполне точно направленное острие сатиры, осмеивающей и оставшегося в дураках царя, и его семью («у царя семья така глупа была: и жена, и дочка, и маменька»), и бюрократически-чиновничий стиль речи, и всё окружение двора.
Есть в языковой ткани и строе «Золоченых лбов» ещё одна линия - это линия сближения старой сказки с сегодняшним днём. Этой цели служат и «ероплан», и «дерижаб», и «несознательные элементы». Говорятся в этой старой сказке даже совершенно злободневные слова о событиях самого что ни на есть сегодняшнего дня. К примеру, когда высмоленные Капитонкой члены царской фамилии уселись перед окнами, выходящими на площадь, «народ это увидел, и сначала подумали, что статуи, негритянска скульптура с выставки куплена».
Я слышал эту фразу, сказанную Борисом Шергиным в те дни, когда выставка негритянской скульптуры в Москве ещё была открыта для посетителей. Современность и даже, случается, злободневность в языке стародавней сказки у Шергина не случайны, а, напротив, обдуманны и принципиальны. В интервью, данном корреспонденту «Литературной газеты» в дни своего семидесятилетия, Борис Шергин говорит: «Языку у народа надо учиться. Литературную речь нельзя выдумать. Классики питались живым словом. А по радио что порой проповедуют? «Учитесь языку у классиков!» Но ведь на месте никогда ничего не стоит. Никогда не переучить молодёжь говорить так, как говорили в девятнадцатом веке».
Вот в чём корень вопроса о языке вообще и языке таких шергинских сказок, как «Золочёные лбы» или «Волшебное кольцо». «На месте никогда ничего не стоит», а если «никогда» и «ничего», то и язык также. Фольклор не мёртвый, закостенелый панцирь некогда жившей в нём черепахи, не надгробье прошлого, а живой процесс, продолжающийся и по сей день с участием носителей его - сказителей и писателей.
Смещение различных социальных и временных категорий в словаре таких шергинских сказок, как «Золочёные лбы» или «Волшебное кольцо», укрепляет связь времён, усиливает сатирический и юмористический элементы и придаёт им неповторимо своеобразный колорит. Борис Шергин в этих своих сказках весь традиционен и весь сегодняшний. Свободный и подчас даже прихотливый вымысел настолько органично слился здесь с фольклорной народной основой сказки, что отделить одно от другого уже невозможно. Одно без другого не живёт и жить не может. Это я, пожалуй, понял, а если не в полной мере понял, то почувствовал в первую же встречу с Шергиным, слушал его сказки и старины на том памятном гимназическом вечере, когда я забрёл в отдалённую от танцевального зала комнату и увидел Шергина в окружении плотного кольца слушателей, поражённых и покорённых нежданным в этом румяном кудрявом юноше даром сказителя.
Юный сказитель был не только самобытно талантлив, но и необыкновенно щедр. Он сказывал одну сказку за другой и едва замолкал, как со всех сторон слышалось нетерпеливое: