В пустом осиротевшем доме
Не лейте слёз.
На дорогой могиле Томми
Семья берёз
Далеко не всё в стихах Владимира Жилкина столь драматично и напряжённо. Напротив, основная тональность стихов его - лирическая, напевная. В этом своём певучем доме поэт - полный хозяин, и мастерство его именно здесь проявляется всего ярче и полней. Но примечательно, что Жилкин и в своей лирике остаётся чаще всего верен активному отношению к жизни, теме борьбы, и не изменяет своей позиции поэта-бойца. Вот к примеру его «Берёзка»:
Где враг сжимал в полукольцо
Отряд, ползя к обозу,
Сломала мина деревцо -
Полярную березу
Упала в снег она ничком
И заломила ветки.
Упала там, где за леском
Боец лежал в разведке.
От гула боя лес дрожал
И бушевала вьюга.
Боец к груди её прижал,
Как дорогого друга.
Как мать, уснувшую навек,
А с ней - леса и реки, -
Всё то, с чем русский человек
Неразлучим навеки…
И снова бил боец врагов,
Смахнув с ресницы слёзы,
- За Родину, за отчий кров,
За русские берёзы!
И враг разжал полукольцо,
Где друг лежал в разведке,
А рядом с другом - деревцо
И сломанные ветки.
Стихотворение помечено сорок первым годом. Этот памятный всем нам год памятен по-особому и Владимиру Ивановичу, оказавшемуся в самом начале войны на Мурманском направлении Карельского фронта в зенитных войсках. Это была третья война, в которой участвовал Жилкин, участвовал, несмотря на то, что был уже не молод. Впрочем, возраст не помеха, когда не стареет душа и в груди бьётся горячее, верное сердце. Об этом поэт прекрасно и точно сказал в «Песне старого солдата»:
Мне скоро стукнет пятьдесят.
Да не беда - служу умело.
Когда стране враги грозят,
Для стариков найдётся дело.
Это так. Годы ведь не только сутулят спину, но копят уменье и понимание, копят жизненный опыт, которые в военном деле, как, впрочем, и во всяком другом, весьма годятся, а иной раз просто незаменимы.
Поэт-боец «в любой землянке был как дома» и с полным основанием, с полным правом мог заявить: «Мы в боевых делах седели. Но не старели, а росли».
Муза Жилкина была не робкого десятка. Она не молчала при громе орудий. В лежащей передо мной синей книжечке я нахожу стихи и сорок первого, и сорок второго, и сорок третьего и сорок пятого годов.
Я говорил до сих пор о Жилкине, по-преимуществу, как о поэте-бойце. Но есть у него много добрых качеств и помимо того, и они не менее примечательны и не менее заметны в его творчестве. Очень развито у Жилкина чувство природы, которое, увы, частенько у наших поэтов, особенно у молодых, или приглушено городом, или вовсе отсутствует. Ухо и глаз Жилкина всегда навострены. Он всё вокруг слышит, всё видит и для всего находит свои особые, ярко-живописные слова: «Потрескивали облака, ломая хворост молний», «Серебристые звенят осины, как простая песенка без слов», «И дождик пробежал рысцой по синей крыше сада».
Приметчивый глаз и словесная выразительность далеко не исчерпывают достоинств его пейзажной лирики. Жилкин не просто созерцатель. В этом смысле очень показателен его маленький шедевр «Камнеломка», который не могу отказать себе в удовольствии привести целиком:
О чём ты шепчешься негромко
В полярной тундре с ветерком,
Застенчивая камнеломка,
Дрожа от стужи стебельком?
Вокруг унылые просторы:
Ни деревца, ни колосков,
А ты цветёшь, лаская взоры
И радуя зимовщиков.
И мне бы так в краю суровом
Всю жизнь до самого конца
Поэзией и добрым словом
Отогревать людей сердца.
Видите, ЧТО привлекает глаз поэта, ЧТО питает его чувства. Видите, КТО героиня его строк. Не красавица роза, не экзотические орхидеи, не пышные пионы, а скромная, малоприметная, «застенчивая камнеломка». В этом выборе - весь Владимир Жилкин, и не только в поэзии, но и в жизни.
А жизнь, надо сказать, не баловала его и готовеньким ничего не преподносила. Я говорил о трудных солдатских годах, об огневых днях гражданской войны. Сам Жилкин в стихотворении «В голодный год» рассказал о злом голодном времени. А теперь давайте вернёмся в годы ещё более ранние. Вот отрывок из стихотворения «О далёком»:
Деревня.
В избе,
покосившейся набок,
С вытьём молодух,
с причитанием бабок,
С одною наседкой в пустом решете,
В нужде,
обречённости,
в темноте,
От вечного горя,
от горькой кручины
Слезится глазок золотистой лучины…
…Кудахтнул в углу самовар,
как петух,
Высокой запел фистулой и потух…
И, словно булыжником,
вымостив брюхо
Замешанной вкруть
с лебедой аржанухой…
Такова деревня детских лет Володи Жилкина. А вот и сами эти годы, описанные резко, выразительно и правдиво в стихотворении «Детство»:
И вот мой ялик детства скромный
Причалил на ветру крутом
В приморском городе - к приёмной
Под вывеской «Сиротский дом».
Я в списке школы. Пояс с бляхой.
Казённый кошт. Кровать с доской.
Рыдая, бьётся жалкой птахой
Мать у калитки приютской.
И дни мои, как двойки с плюсом,
Растут сугробами обид.
Нас учит петь девица с флюсом
И на рояле дребезжит…
Сугробы обид росли изо дня в день, пока одесский сиротский дом не остался позади. Подросший Володя поступил в ремесленное училище и, в 1914 году окончив его, устроился подручным слесаря в одну из одесских типографий. Из Одессы вместе с матерью Володя перебрался к дяде-провизору в Москву, где работал учеником в аптеке, а потом в Ярославль. Но в следующем году девятнадцатилетнего Володю забрили в солдаты, и только спустя шесть лет, пройдя две войны и сто тысяч бед, Владимир Жилкин, наконец, попал в Архангельск.
И тут на долю демобилизовавшегося, измытарившегося двадцатипятилетнего Владимира Жилкина вдруг выпало несколько странно-счастливых месяцев. Приехав в Архангельск, Жилкин поселился в пригородной Соломбале и устроился работать на телефонную станцию сторожем. Вот как описывает в письме ко мне Андрей Викторович Шабунин, хорошо знающий Владимира Жилкина, тогдашнюю жизнь поэта: «Дали ему ружьё и чердак, где жить. Ходил с ружьем и сочинял стихи. Это было лучшее время его жизни (так признавался мне Владимир Иванович) На чердаке была большая русская печка. Варил себе рагу из трески и картошки, писал стихи, чувствовал себя полным хозяином жизни…»
Если верить классикам, чердак поэту вроде бы к лицу. Впрочем, об этом, надо полагать, Жилкин не думал - просто наслаждался свободой, независимостью, обеспеченным куском трески и несколькими картофелинами на день, а пуще того возможностью целиком отдаться любимому делу, к которому уже чувствовал призвание и которому отдавался сознательно и с ощутимой радостью Это явствует с совершенной очевидностью из его стихов, относящихся к чердачному периоду.