Ели плов, мускаты пили, Все дела свои забыли. Залетели в ту страну, Где хозяин был У-Ну.
При чём тут?.. — Хрущёв пожал плечами, но продолжил:
И куда б ни заходили, Обещали и дарили. Так из России уплывал Трудовой наш капитал.
Докладчик опять поперхнулся и перестал читать, переворачивая целые страницы. Вдруг обрадовался, зашевелил губами снова:
Выгнан Жуков из ЦК, Из Кремлёвского дворца, Назван был авантюристом И военным карьеристом. Снова люди зашумели — Большего они… не смели: На губах у всех печать, Приучил Кощей молчать.
Это Сталин, а то многие не знают теперь, забыли. Кстати, он… вон там, через 4 трибунки. Все ж разделись, голые, а он — с погонами. Ничего в нём особенного: маленький, рябой. Но жестокий был. — Хрущёв снова уткнулся в поэму, вслух не читал — не всё, видно, нравилось. Наконец, пропустив несколько страниц, проговорил: — В общем, дальше так:
Стал хозяин тут и там, Всё решает теперь сам. Сам придумал семилетку, Приказал пустить ракетку На далёкую Луну — Разбудить там Сатану. Жизнь хорошую сулил И, конечно, говорил: "Мы Америку догоним, И по мясу перегоним, По одежде, по руде, Будет рай у нас везде. Сам счастливо поживал, Свою славу пожинал. Ну, потом уж… заблудился И с вершины покатился.
Подхалимы меня угробили. Бдительность я потерял, они и устроили дворцовый переворот. — Хрущёв оглядел море. — Ну, да все мы… умнеем потом. Ладно… — Он опустил голову, дочитал:
Ты скорби, скорби, Творец, Тут и сказочке конец. Но скажу вам по секрету: Нет конца у сказки этой!
Бывший вождь обиженно сгрёб листки в портфель — как пенсию, и закусочно-патетически воскликнул:
— Вот, как жили! И конца этому, действительно, не было! А он тут… со своим платным обучением, понимаете: нашёл, чем удивить! У них же — было, чем платить. Господи, у них же — доллары были! Зато ж какое получали, гады, образование! Нам такое — и не снилось. Мы, вместо знаний, дипломы выдавали. Не позволяли студентам ставить двоек! Мы ж — дурака выпускали по валу! Сажали его потом на должность. А сажать надо было — в другие места! Впрочем, извиняюсь: сажали и туда. Только не тех, кого следовало.
Теперь это… Лечение у них дорогое?! — гневно выкрикнул вождь. И достав из портфеля ботинок, начал колотить каблуком по трибунке. — Так оно ж и к нам потом докатилось. Вместе с ихним твистом, сионизмом и наркоманией! И у нас врачи стали говорить: лечиться даром — это даром. Вот и приходилось давать на лапу хирургу, чтобы он вам не ту кишку не отрезал. Медсестре, чтобы она уколола вовремя и тем лекарством, которое нужно вам, а не соседу по койке. Нянечке — чтобы поднесла "утку", если подняться не можете. Задаром она вам не поднесёт — не дозовётесь. Аптекарю — тоже дай. А то у него для тебя лекарства не окажется. Нету, скажет, и всё. А тарифов же не было! Давали, как в Грузии: кто, сколько может. Так у кого, спрашивается, это лечение было дороже?
Может, найдётся чудак, который и нашу "свободу печати" похвалит, а? — Хрущёв приподнялся на трибунке, отыскивая взглядом кого-то в море. И увидев, обрадовано выкрикнул: — Товарищ Солженицын! Прочитайте ваше письмо, адресованное съезду писателей. Раньше — оно было не к месту. А теперь обнародовать такой документик будет в самый раз! Не бойтесь…
Из воды вышел высокий бородатый человек с голубыми, как море, глазами. Прошёл к свободной трибунке, и все узнали прославившегося писателя, снова гонимого. Не отпробовав "Коммунистического" с икрой, он ответил сначала Хрущёву:
— А я и не боялся никого. — Он повернулся лицом к морю и обратился к там называемому "советскому" народу: — Эту трибуну для выступления перед своим народом я получил, к сожалению, впервые. В России с честными голосами писателей поступали всегда одинаково: их перекрывали, а не прислушивались к ним. Если бы прислушивались, не стояли бы сейчас голыми! Из красных транспарантов Брежнева про "ум, совесть и честь" даже коммунистам не нашьёшь трусов. Но, как говорит наша пословица, повторение — мать учения. Я готов повторить своё предупреждение моим гонителям: "Протрите циферблаты ваших часов! Они отстали у вас от века".
— От, сукин сын, иде научился так говорить! — Восхитился было Хозяин в воде. Но, испугавшись чего-то, оглянулся, посмотрел по сторонам и замолк. Некоторое время не понимал ничего, хотя и слышал Солженицына. Наверное, думал о чём-то своём. А потом сосредоточился и слушал уже внимательно. Писатель говорил:
— … с опозданием в 20 и 30 лет нам возвратили Бунина, Булгакова, Платонова. Неотвратимо стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилёв, Клюев. Не избежать когда-то "признать" и Замятина, и Ремизова. Тут есть разрешающий момент: смерть неугодного писателя. После которой, вскоре или не вскоре, его возвращают нам, сопровождая "объяснением ошибок". Давно ли имя Пастернака нельзя было и вслух произнести? Но вот он умер, и книги его издаются. И стихи его цитируются даже на церемониях.