Зато я остаюсь одна и могу развернуться с уборкой кухни и прочими делами. В семь "мужчи-ны" возвращаются и требуют чаю. Тут я спохватываюсь, что Гулька все еще спит (я про нее забыла). Бужу ее, она поднимает отчаянный рев. Передаю ее Диме, чтобы сделать ужин. Хочу управиться пораньше, сегодня надо купать детей. Гулька за столом канючит - не хочет есть, она еще не проголодалась. Котя ест хорошо - нагулялся.
- Завтра целый день дома,- говорит он и смотрит на отца и на меня.
- Конечно, завтра же воскресенье,- успокаиваю его я.
Котька уже трет глаза, хочет спать.
Наливаю воду и мою Котьку первого, а Гулька ревет, лезет в ванную и раскрывает дверь.
- Дима, возьми дочку! - кричу я.
И слышу в ответ:
- Может, на сегодня уже хватит? Я хочу почитать.
- А я не хочу?
- Ну это твое дело, а мне надо.
Мне, конечно, не надо.
Я тащу Котьку в кровать сама (обычно это делает Дима) и вижу, как он сидит на диване, раскрыв какой-то технический журнал и действительно читает. Проходя, я бросаю:
- Между прочим, я тоже с высшим образованием и такой же специалист, как и ты...
- С чем тебя можно поздравить,- отвечает Дима.
Мне это кажется ужасно ядовитым, обидным.
Я тру Гульку губкой, и вдруг слезы начинают капать в ванну. Гулька взглядывает на меня, кричит и пытается вылезти. Я не могу ее усадить и даю ей шлепок. Гулька закатывается обиженным плачем. Появляется Дима и говорит зло:
- Нечего вымещать на ребенке.
- Как тебе не стыдно,- кричу я,- я устала, понимаешь ты, устала!..
Мне становится ужасно жаль себя. Теперь уже я реву вовсю, приговаривая, что я делаю-делаю, а несделанного все прибавляется, что за день я не сидела ни минуты и вообще - молодость проходит.
Вдруг из детской доносится страшный крик:
- Папа, не бей маму, не бей маму!
Дима хватает Гульку, уже завернутую в простынку, и мы бежим в детскую. Котька стоит в кроватке весь в слезах и твердит:
- Не бей маму!
Я беру его на руки и начинаю утешать:
- Что ты такое придумал, маленький, папа никогда меня не бьет, папа у нас добрый, папа хороший...
Дима говорит, что Коте приснился страшный сон. Он гладит и целует сына. Мы стоим с ребятами на руках, тесно прижавшись друг к другу.
- А почему она плачет? - спрашивает Котя, проводя ладошкой по моему мокрому лицу.
- Мама устала,- отвечает Дима,- у нее болят ручки, болят ножки, болит спинка.
Слышать это я не могу. Я сую Котьку Диме на вторую руку, бегу в ванную, хватаю полотенце и, закрыв им лицо, плачу так, что меня трясет. Теперь уж не знаю о чем - обо всем сразу.
Ко мне подходит Дима, он обнимает меня, похлопывает по спине, гладит и бормочет:
- Ну хватит... ну успокойся... ну прости меня... ну перестань...
Я затихаю и только изредка всхлипываю. Мне уже стыдно, что я так распустилась. Что, собственно, произошло? Сама не могу понять.
Дима не дает мне больше ничего делать, он укладывает меня, как ребенка, приносит мне чашку горячего чая. Я пью, он закутывает меня, и я засыпаю под звуки, доносящиеся из кухни,- плеск воды в мойке, стук посуды, шарканье шагов.
Я просыпаюсь и не сразу могу понять, что сейчас - утро, вечер, и какой день? На столе горит лампа, прикрытая поверх абажура газетой. Дима читает. Мне видна только половина его лица: выпуклина лба, светлые волосы - они уже начинают редеть,- припухлое веко и худая щека - или это тень от лампы? Он выглядит усталым. Бесшумно переворачивает он страницу, и я вижу его руку с редкими рыжеватыми волосками и обкусанным ногтем на указательном пальце. "Бедный Дима, ему тоже порядком достается,- думаю я,- а тут еще я разревелась, как дура... Мне тебя жалко. Я тебя люблю..."
Он выпрямляется, смотрит на меня и спрашивает, улыбаясь:
- Ну как ты, Олька, жива?
Я молча вытаскиваю руку из-под одеяла и протягиваю к нему.
Воскресенье.
Мы лежим, просто лежим,- моя голова упирается в его подбородок, его рука обнимает меня за плечи. Мы лежим и разговариваем о всякой всячине: о Новом годе и елке, о том, что сегодня надо съездить за овощами, что Котьке не хочется ходить в садик...
- Дим, как ты думаешь, любовь между мужем и женой может быть вечной?
- Мы ведь не вечны...
- Ну само собой, может быть долгой?
- А ты уже начинаешь сомневаться?
- Нет, ты мне скажи, что, по-твоему, такое эта любовь?
- Ну, когда хорошо друг с другом, как нам с тобой.
- И когда рождаются дети...
- Да, конечно, рождаются дети.
- И когда надо, чтобы они больше не рождались.
- Ну что ж. Такова жизнь. Любовь - часть жизни. Давай-ка вставать.
- И когда поговорить некогда.
- Ну, говорить - это не самое главное.
- Да, наверное, далекие наши предки в этом не нуждались.
- Что ж, давай поговорим... О чем ты хотела?
Я молчу. Я не знаю, о чем я хотела. Просто хотела говорить. Не об овощах. О другом. О чем-то очень важном и нужном, но я не могу сразу начать... Может быть, о душе?
- У нас в коробке последняя пятерка,- говорю я.
Дима смеется: вот так разговор.
- Что ты смеешься? Вот так всегда - говорим только о деньгах, о продуктах, ну о детях, конечно.
- Не выдумывай, мы говорим о многом другом.
- Не знаю, не помню...
- Ладно, давай лучше вставать.
- Нет, о чем "о другом"? Например?
Мне кажется, что Дима не отвечает очень долго. "Ага, не знаешь",думаю я злорадно. Но Дима вспоминает:
- Разве мы не говорили о Роберте Кеннеди? О космосе - много раз?.. О фигуристах - обсуждали, спорт это или искусство... О войне во Вьетнаме, о Чехословакии... Еще говорили о новом телевизоре и четвертой программе,продолжает добросовестно вспоминать Дима темы наших разговоров.- Кстати, когда ж мы купим новый телевизор?
- Так вот я и говорю: в коробке у нас пятерка...
- Есть же фонд...
Мы начали откладывать "фонд приобретений". Он хранится в моей старой сумке, а в коробке лежат деньги на текущие расходы.
Нам много чего надо. Диме плащ, мне туфли, обязательно платье, ребятам летние вещи. А телевизор у нас есть - старый "КВН-49", брошенный тетей Соней.
- До телевизора еще далеко, фонд растет у нас плохо,- говорю я.
- Мы же решили не проедать все деньги, что же ты? - укоряет меня Дима.
- Не знаю, вроде бы все как обычно, а вот не хватает.
Дима говорит, что так у нас никогда ничего не будет. А я отвечаю ему, что трачу только на еду.
- Значит, тратишь много.
- Значит, ешь много.
- Я много ем?! - Дима обижен.- Еще новости, давай начнем считать, кто сколько ест!
Мы уже не лежим, а сидим друг против друга.
- Прости, я говорю: мы много едим.
- Что ж я могу с этим поделать?
- А я что?
- Ты все-таки хозяйка.
- Скажи, чего не покупать, я не буду. Давай молоко не будем брать.
- Давай лучше прекратим этот глупый разговор. Если ты не способна соображать в этом деле, так и скажи.
- Да, да, да, я не способна соображать. Я глупа, и все, что я говорю, глупо...- Я вскакиваю и ухожу в ванную.
Там я открываю кран и умываю лицо холодной водой. "Перестань, сейчас же прекрати",- говорю я себе. Сейчас я влезу под душ, сейчас приведу себя в норму. Отчего я злюсь? Не знаю.
Может, оттого, что я вечно боюсь забеременеть. Может, от таблеток, которые я глотаю. Кто знает?
А может, она вообще не нужна мне больше, эта любовь?
От этой мысли мне становится грустно, жаль себя, жаль Диму. Жалость и теплая вода делают свое дело - из-под душа я выхожу подобревшая и освеженная.
Ребята визжат и хохочут - расшалились с отцом. Достаю им все чистое, мы их одеваем.
- Вот какие у нас красивые дети,- говорю я и зову на кухню накрывать вместе на стол, "пока папа умывается".