— Сёма-а! Домой!
Сёмка зябко поёжился. Проза жизни бесцеремонно вторглась в мир мечты, очарование исчезло. Голос матери звучал как голос самой судьбы.
— Тебя, — сказал Витька. — Может, не ходить? Скажешь — не слышал.
Сёмка тяжело вздохнул!
— Хуже будет.
И покорно поплёлся навстречу неотвратимому.
Солнце почти целиком скрылось за городскими валами. Окна верхних этажей горели нестерпимо ярким красным пламенем, по крышам пролегли длинные изломанные тени печных труб. Где-то играл патефон, и задумчивые звуки песни «Раскинулось море широко» далеко разносились в вечернем воздухе.
Только сейчас Сёмка уразумел, какой, в сущности, длинный день остался позади. Драка с Ледькой, горящие глаза в подвале, несчастный случай у колонки, карта, выпавшая из книги, — все эти события произошли сегодня. А сколько новых, приятных и неприятных, но всё равно замечательных чувств испытал он сегодня, каких интересных узнал людей. Удивительно, всего каких-нибудь десяток часов назад он ещё не был знаком ни со Спартаком, ни с его белокурой сестрой, а казалось, будто он знает их давно-давно. Перед глазами неотступно маячило оживлённое личико Лены с выбившимися из-под Витькиного шлема светлыми локонами, с капельками воды на бровях, на ресницах, на подбородке… Когда Сёмка предстал пред грозные очи матери, то нашёл в себе силы подумать: «Хорошо, что Лена не увидит, как я буду ныть и оправдываться».
Глава 12
ДВЕ ПАПКИ
Село Мошково раскинулось на пологом склоне холма по обеим сторонам шоссе. В верхнем конце стояла каменная церковь, занятая под мастерскую МТС, и несколько двухэтажных зданий — бывшие купеческие дома. Все они были построены по одному типу. В нижнем этаже маленькие зарешёченные окна и железная двустворчатая дверь — магазин, верхний этаж — жилой. Напротив одного из этих бывших лабазов остановилась запылённая полуторка. Василий Алексеевич соскочил на землю, потоптался, разминая ноги.
— Вход у них позади дома, — сказал шофёр, — там спросите начальника товарища Никонова.
«Неужели тот Никонов? — подумал Василий Алексеевич. — Кузьма Никонов, который у нас агитбригадой командовал?.. Да нет, не может быть. Ведь тот литейщик…»
В кабинете за простым канцелярским столом сидел человек средних лет, в синей гимнастёрке. На углу стола лежала фуражка. У начальника районного отдела НКВД были редкие волосы с глубокими залысинами. Поэтому лоб казался высоким и выпуклым. Щёки втянуты внутрь, вместо них две складки крупнопористой кожи пролегли от переносицы до уголков рта. Эти складки старили лицо, в то же время придавая наружности что-то львиное.
«Не он, — переступая порог кабинета, решил лейтенант. — У Кузьмы Никитича шевелюра была, да и лицо покрупнее. Этот же — словно его месяц голодом морили».
Начальник оторвался от бумаг, поднял на посетителя глаза чистого голубого цвета. Близоруко сощурился, отчего лицо сделалось добродушным и улыбчивым. У Василия Алексеевича ворохнулось сердце: «Кузьма»… Однако он ещё не был в этом уверен. Подойдя к столу, отдал честь с особым морским шиком (вскинул кулак, разжал у виска, пришлёпнул кончиками вытянутых пальцев по козырьку фуражки), официально отрапортовал:
— Лейтенант Гуров. Нахожусь в отпуске. Вот мой документ.
Львиные складки на лице начальника вдруг разошлись в стороны, обнажились желтоватые зубы.
— Узнаю Васю Гурова и без документов, — сказал он, вставая и протягивая через стол руку. У него был низкий урчащий бас, казалось, в груди его работал мотор. Лейтенант вспомнил, что благодаря своему голосу Никонов в любительских заводских спектаклях вынужден был играть буржуев и царских генералов-бурбонов. Однажды произошёл такой случай. Молодой паренёк Николай Симочкин, исполнявший роль красного партизана, должен был по ходу пьесы стрелять в Никонова-генерала. Несколько раз он щёлкнул курком, но пистолет давал осечку. В публике послышались смешки. Тогда увешанный орденами генерал повернулся спиной к своему незадачливому убийце и обратился к зрителям с речью: «Видели, товарищи, какая петрушка получается! Я что хочу сказать? Покуда рабочий класс не научится держать порох сухим, до тех пор будет зазря литься рабочая кровь! Ведь вот из-за таких растяп, вроде Кольки Симочкина, кровавые псы империализма, белые генералы задушили не одну революцию. Ведь его, Кольку, сейчас голыми руками взять можно! Правильно я говорю или нет?!» В зале грянули аплодисменты, раздались возгласы: «Правильна-а!», «Верна-а!» В это время хлопнул выстрел. Никонов, как и полагалось ему по ходу пьесы, покачнулся. Но тут в первом ряду вскочил какой-то здоровенный верзила из кузнечного цеха и, грозя Симочкину чугунным кулачищем, рявкнул: «В кого стреляешь, гад?! В своих стреляешь!» Режиссёр с перекошенным от ужаса лицом бросился закрывать занавес.
Все это вспомнил Василий Алексеевич, лишь только услышал знакомый рокочущий голос. Обеими руками сжал теплую шершавую ладонь, обрадованно засмеялся.
— Кузьма Никитич?!
— Ты что, вправду не узнал?
— Изменился ты, Кузьма Никитич!
Никонов пригладил рукой волосы.
— Да-а, это ты верно… Изменился. Желудок барахлит.
— После того ранения?
— Во-во, после него. И в чекисты я попал после него. Вернее, из-за него. По своей воле пошёл. Чего стоишь-то? Садись. Да вот сюда, на диван. Как узнал, что я здесь? На заводе, поди, сказали…
Никонов опустился на широкий кожаный диван, оставшийся, видно, ещё от прежних домовладельцев, указал лейтенанту место рядом, близко посмотрел на него смеющимися глазами.
— Моряк на все сто. А откозырял-то!.. Лихо, лихо, прямо по-гусарски…
Он засмеялся, закашлялся, вытер глаза платком, спросил:
— Чего кислый такой?
Василий Алексеевич закурил трубку, заговорил:
— Я ведь, Кузьма Никитич, не знал, что ты здесь. Шёл к начальнику отдела, а выходит, ты и есть сам начальник. Я насчёт Прохора Локотникова!
Никонов перестал улыбаться, остро взглянул на лейтенанта.
— Слушаю.
В нескольких словах Василий Алексеевич рассказал о вчерашней встрече, о пожаре, о племяннике Сёмке, который видел у прохожего часы Сергея Емельянова, о своём разговоре с Федькой.
Никонов молча открыл ящик стола, достал две канцелярские папки. Открыл одну из них, жестом пригласил подойти Василия Алексеевича.
— Узнаёшь?
В папке, поверх пожелтевших бумаг, лежало коричневое фото. Парень в фуражке с заломленным козырьком, в чёрной паре, при галстуке. Большое лицо, скулы будто два яблока, крупный нос, смелые, с дерзким прищуром глаза.
— Он, — сказал Василий Алексеевич.
— Так. А Емельянов, значит, твой сослуживец? Расскажи-ка о нём поподробнее.
Василий Алексеевич рассказал всё, что знал. А знал он о Емельянове только хорошее.
— М-м-да, — промычал Никонов и потёр кончиками пальцев виски. У него были толстые сильные пальцы с широкими ногтями, пальцы рабочего.
Порывшись в ящике стола, он достал три книжки разного формата и толщины. Пододвинул их лейтенанту.
— Взгляни, тебе эти книги не знакомы?
Василий Алексеевич прочитал заглавия: «Нефть», «Разведка нефти», «Нефтяные богатства СССР». Недоумённо пожал плечами.
— Первый раз вижу. Почему ты думаешь, что они мне могут быть знакомы? Я военный моряк, а не геолог.
— Емельянов тоже геологом никогда не был. Однако вот эти самые книжки он получил по почте за два дня до исчезновения.