Прохор усмехнулся: «Думал дядю сжечь и в комсомол уйти, а вышло вон как».
Быстро зашагал прочь. Увидев бегущего навстречу человека, достал из кармана большой складной нож, открыл лезвие. Человек молча бросился на него. Прохор устоял, коротко взмахнул ножом. Человек охнул, осел на траву. Это был начальник агитбригады Никонов.
Около школы уже слышались крики, бегали люди.
Прохора присудили к расстрелу. Но потом, учитывая его молодость, его раскаяние, то, что Никонов выжил и школа не сгорела, расстрел заменили десятью годами заключения.
Кирилла Спиридоновича выслали на Урал. Там умерла его старуха. Несмотря на свои шестьдесят два года, Локотников был крепким и сильным стариком. Он работал на лесопильном заводе, неплохо зарабатывал. Но влекло его на родину, на берега реки Сужи.
Ему разрешили вернуться. В деревне за два года многое переменилось. В пятистенном доме Локотникова помещалось правление колхоза «Красный пахарь», о чём извещала вывеска на фронтоне. Изба-читальня теперь называлась клубом.
Сергей Емельянов служил на флоте. Минька Рябой ушёл искать счастья в пригородный совхоз, нанялся сторожем.
Мельница развалилась окончательно. Восстанавливать её колхоз посчитал излишним, потому что в селе Мошкове пустили паровую.
Кирилла Спиридоновича приютила дальняя родственница. Жила одна, дети её разъехались, переженились. Вступил бывший кулак в колхоз, работать стал честно, другим пример подавал.
Был Кирилл Спиридонович религиозен, но теперь церковь посещал редко. Вечерами больше сидел в клубе. Оседлав очками нос, читал газеты и журналы. Думал: «Бог, он всё видит, все тайные помыслы наши знает и всё простит. А эти идолы простят ли, нет ли — неизвестно».
На собраниях во всём поддерживал Юдина, не упускал случая, ударив себя в грудь, сказать: «Вы знаете, что я был кулаком… Да ведь отчего, товарищи. От несознательности больше… Сын мой, красноармеец, голову сложил за советскую власть. И не зря. Был я вроде слепой, а теперь открылись у меня глаза и с новой жизнью я полностью согласный. И в память погибшего сына, красного бойца, проклинаю своё бывшее кулацкое прошлое и начисто отказываюсь от него».
«Похоже, старик от чистого сердца говорит», — думал Юдин. При встречах стал здороваться с Кириллом Спиридоновичем за руку. Критикуя какого-нибудь колхозника за леность, не забывал упомянуть про Кирилла Спиридоновича: «Вот Локотников, даром что до старости был кулаком, а и тот понял новую жизнь, в корне перековался, и теперь мы имеем перед собой честного колхозного труженика».
Никто не подозревал, что у Кирилла Спиридоновича есть вторая, тайная жизнь.
На третий день после приезда (дело было летом) рано утром, захватив заступ, отправился старик из деревни. В четырёх верстах от Ликина, вверх по реке, лежал Марфин остров. Место пустынное. Сюда и пришёл Кирилл Спиридонович. Разделся на берегу, одежду спрятал под куст и, держа заступ над головой, переплыл неширокую протоку. В нижнем конце острова среди тальниковых зарослей нашёл полянку. Прислушался, огляделся по сторонам, снял слой рыхлого дерна на краю полянки в месте, известном ему одному, начал копать. Скоро лопата звякнула о твердое. Кирилл Спиридонович встал на колени, выгреб руками песок из ямы, достал потемневшую медную коробку, закрытую крышкой. Улыбнулся: «Тут, матушка». С помощью заступа открыл крышку, на песок посыпались золотые червонцы царской чеканки, золотые кольца, серьги. Испуганно оглянулся старик, опять прислушался.
Тихо… Вода на быстрине булькает. Прохладный утренний ветерок подул.
Продрог Кирилл Спиридонович, но не захотел отказать себе в удовольствии. Высыпал золото из банки, стал считать.
Монеты Локотников скопил за десять предреволюционных лет. Кольца, серьги, браслеты в голодные годы выменял на хлеб, масло, мясо у разных бывших бар и чиновников в городе. Никто, даже жена, не знал о его сбережениях. В тридцатом году понял, что конец приходит хозяйствованию. Тогда-то и зарыл золото на острове, а недвижимость решил перевести на племянника, думал: «Пусть Прошка за всё отдувается, а на мой век хватит». Золото, а не какая-то особенная привязанность к родным местам тянуло его домой из ссылки, не давало покоя. Вдали от него он сам себе казался маленькой, никому не нужной букашкой, которую всякому не трудно раздавить. Но сейчас, когда он держал в руках золото, он чувствовал себя сильным, как в прежние годы. В коробке хранилась тысяча золотых монет. Власть переменилась, частную собственность уничтожили, а золото в цене. «Вот и старик я, и голый тут сижу, и холодно-то мне, а всё равно я вроде как верхом на жизни. У меня золото. А у кого нет его, те, стало быть, жизнь-то волокут в упряжке, холку стирают», — с удовольствием размышлял Кирилл Спиридонович.
Он ещё не знал, что делать со своим золотом.
Смутно мерещилась возможность каких-то перемен в стране.
Мало ли что ещё может быть. Да и просто сознание того, что ты богат, прибавляло силы, уверенности в себе, позволяло втихомолку потешаться и над Юдиным, и над колхозом, и над всей этой чуждой ему жизнью.
Кирилл Спиридонович сложил золото в коробку, пошарил на песке, не завалялась ли какая монетка, опустил в яму, закопал, прикрыл дерном. Остатки земли раскидал, и полянка приняла такой же вид, как до его прихода. Заступ схоронил поблизости. Через час был уже в деревне, хозяйке сказал, что ходил смотреть мельницу.
Прошло пять лет. Пять раз половодья шумели над Марфиным островом. А золото лежало в сыром песке, безучастное ко всему на свете, дожидалось своего часа.
Кирилл Спиридонович сколотил себе лодку-плоскодонку, прятал её на берегу Содушки, в кустах.
Раз в год, после спада воды, старик садился в плоскодонку и ехал проведать своё сокровище.
Осенью 1938 года вернулся с военной службы Сергей Емельянов. Во флоте выучился на механика. Ушёл комсомольцем, вернулся коммунистом. Неделю отдохнул, потом поступил в МТС.
А в следующем году схлестнулись пути молодого коммуниста Емельянова и бывшего кулака Локотникова.
Погожим июньским утром, только солнышко выглянуло из-за леса, отправился Кирилл Спиридонович посмотреть на заветную коробочку.
Причалил к острову, выпрыгнул на берег, пошёл, раздвигая кусты, и вдруг пошатнулся, словно его в грудь толкнули. В двух шагах сидел на земле Сергей Емельянов. Перед ним — яма. Он доставал оттуда песок, пристально разглядывая на ладони. Заметив Локотникова, смутился, словно его застали за нехорошим делом, торопливо отряхнул ладони.
— Ты… что… тут? — едва ворочая пересохшим языком, спросил Кирилл Спиридонович.
Сергей встал, нагнулся, чтобы стряхнуть песок с широких флотских брюк, сказал с улыбкой в голосе.
— Клад ищу, Спиридоныч, клад…
Лицо у Кирилла Спиридоновича сделалось серым как пепел. Неподвижно смотрел он на затылок Сергея и сокрушался, что под рукой нет камня.
Когда Сергей поднял голову, старик уже овладел собой и даже пытался улыбаться. Щёки его вздрагивали.
— Это как понимать, клад-то, Сергей Васильевич?..
Сергей усмехнулся, махнул рукой и пошёл через кусты к своей лодке. Даже не поинтересовался, что нужно Локотникову на острове. Лишь только его лодка появилась на быстрине, Кирилл Спиридонович опрометью бросился к заветной полянке. Окинул её тревожным взглядом. Дёрн не нарушен, молодая травка не примята. Выковырнул из-под куста лопату и скоро держал в руках облепленную песком драгоценную коробку.
В тот день Локотников не вышел на работу, сказался больным.
«Господи, господи, что-то будет? — в который раз повторял про себя Кирилл Спиридонович, лёжа на полатях. — Как Серёжка ухитрился пронюхать про клад? Не иначе выследил, сукин сын. Выследить-то выследил, а точного места не знает. Вот и копает где придется, авось, мол, наткнусь. А может, всё оно не так? Может, пошутил, стервец, про клад-то?
Ох, нет! Чего бы ему тогда в песке ковыряться, чай, не маленький. Да и стушевался больно, когда меня увидел. Неспроста стушевался…»
Кириллу Спиридоновичу хотелось с кем-нибудь посоветоваться, высказать свои тревоги. Но с кем поговоришь о таком? Он впервые остро почувствовал одиночество, вспомнил умершую на чужбине жену, и ему стало донельзя жалко себя. Даже всплакнул.