Василий Алексеевич и Федька направились вверх по откосу. Под густым покровом листвы сгущались сумерки. Трава под деревьями росла густая, ровная и чистая. Струи чуть горчащего пылью воздуха спускались от деревни, приятным жилым теплом окутывали захолодевшее тело. Точно так же, как Сёмка за час перед тем, Василий Алексеевич подумал: «До чего же длинный день! Вернее, насыщенный. Такой один стоит недели».
Федька молча шагал следом. Он всё порывался о чём-то спросить, но не хватало решимости. Наконец, забежав сбоку, сказал:
— Товарищ командир, я… у меня… в общем вопрос.
Василий Алексеевич остановился. По убегающему взгляду мальчика, по тому, как он топтался на одном месте, словно стоял на раскалённой сковороде, лейтенант понял, что его грызёт какая-то затаённая мысль.
— Смелее, дружище, выкладывай, — подбодрил лейтенант.
Федька твёрдо, хотя и с трудом, посмотрел ему в глаза.
— Товарищ командир… вы, конечно, извините… но я так не могу… Без документа. Я ведь вас не знаю… Извините, конечно, да уж раз такое дело…
Голос у Федьки срывался, глаза повлажнели от напряжения.
Василий Алексеевич, сохраняя полную серьёзность, достал из брючного кармана книжечку с якорем.
— Вот, взгляни.
Лишь после того, как Федька вернул книжечку, не удержался — губы против воли расползлись в широчайшую улыбку.
— Поздновато, поздновато хватился! Эх, шляпа!
А про себя с удовольствием отметил: «Не ошибся, Кузьма Никитич, разглядел человека».
На другой день Федька сообщил следующее. Утром вместе с колхозниками он отправился на корчёвку. Постарался устроиться в одной телеге с Локотниковым. По дороге тот сошёл с телеги якобы по своей надобности. Федька разглядел у обочины спелые ягоды земляники и тоже отстал. Но Кирилл Спиридоныч сейчас же опять забрался на телегу. Пришлось Федьке собрать землянику, а потом бегом догонять подводу. Василию Алексеевичу стало ясно: Локотников осторожен. Он понимает, что возможна слежка. Мог ли он заподозрить Фёдора? Такая вероятность невелика, но всё же Федор должен как можно меньше попадаться на глаза старику. Пусть лучше не садится с ним в одну телегу.
Следующие сутки не принесли ничего нового. Василий Алексеевич с утра уходил в лес и возвращался только вечером. Каждый раз приносил полный наборыш лесной малины или земляники. Этими дарами природы Евдокия Филипповна начиняла пироги. Лейтенант шутил: «Я при вас, Евдокия Филипповна, вроде интенданта». Вся деревня знала, что у Емельяновых гостит бывший командир их сына. Это никому не казалось необычным. Длительные прогулки лейтенанта по окрестностям объяснялись просто: не сидеть же молодому человеку дома, когда в лесу ягодная благодать.
На третий день вечером Федька едва дождался «товарища командира» у реки. Вид у парня был крайне возбуждённый. Он рассказал, что сегодня Локотников просил у Стрючкова лодку на вечер.
— Кто он, Стрючков? — спросил Василий Алексеевич.
— Да рыбак здешний. По-настоящему-то колхозник, но в свободное время рыбачит.
— Где его лодка?
Федька указал на вторую с краю. Его удивило и разочаровало то, что «товарищ командир» как ни в чём не бывало разделся, прыгнул в воду и стал плавать, фыркая от удовольствия. Тут надо немедленно действовать, организовать засаду, а он купается. Да ещё долго-то как, словно век не купался.
Выйдя из воды и одевшись, Василий Алексеевич сказал:
— Завтра опять поезжай на корчёвку. Встретимся на Старой мельнице. А пока айда спать.
С весёлой значительностью Федька исподлобья взглянул на лейтенанта.
— Да что-то мне сегодня не охота спать-то…
— Ну, брат, это уж не военный разговор. Охота, неохота, а надо — и спи себе. Вот так.
Василий Алексеевич похлопал Федьку по плечу, зашагал прочь от берега.
Федька шёл следом, думал: «Всё ясно. Раз меня спать укладывают, значит Прохора нынче ночью брать будут. А ведь зря они меня лишним считают. Думают, на рожон полезу… Да уж я как-нибудь поберёгся бы, чай, не маленький. А может, они права не имеют брать парнишку на этакое дело. Случись что — отвечать придётся. Вот ежели я сам, тогда дело другое. Уж там я помочь сумею… Возьму удочки, будто на рыбалку… Пригожусь…»
Проводив Федьку, Василий Алексеевич поужинал со стариками и ушёл, сказав, что будет спать на сеновале. На самом деле он вовсе не думал спать в эту ночь. Он снова спустился к реке. В нескольких шагах от стоянки стрючковской лодки росли густые кусты черёмухи — отменное место для наблюдательного пункта. В них лейтенант и обосновался.
Между тем Федька быстро уложил снасти, захватил самодельный котелок, за омшаником под колодой насбирал жирных фиолетовых червей и, на ходу крикнув матери, что идёт на рыбалку, был таков.
Глава 19
ПИРАТ — ДРУГ ЧЕЛОВЕКА
Город скрылся за излучиной реки. Возбуждение, вызванное отплытием, улеглось. Путешественники захотели есть. Особенно матросы. От усиленной гребли аппетит разыгрался вовсю.
— Хорошо бы позавтракать, — мечтательно сказал Сёмка.
— Верно, позавтракать, — поддержал его Витька, хотя, говоря по правде, он не отказался бы заодно и пообедать и поужинать. — Во сколько у нас завтрак, капитан?
Спартак не терял даром времени. Как стопроцентный исследователь, наносил на чистую страницу судового журнала контуры неизвестных берегов, мимо которых они проплывали. Оторвавшись от своего занятия, он невозмутимо сообщил, что завтрака не будет. Не будет также и обеда, впрочем, как и ужина.
Это известие ошеломило мореплавателей. Витька нервно засмеялся.
— Что же, выходит, голодать?
— А ты как думал? Путешественники всегда голодают. — Видимо, этот разговор Спартаку наскучил. Он подавил зевок и с великолепным спокойствием, которому позавидовали бы лучшие капитаны всех времён и народов, изрёк:
— Можете, конечно, поднять корабельный бунт. Так бывает, когда команда недовольна. Капитана высаживают на необитаемый остров, дают суточный запас пищи…
— Ха, ему суточный запас, — возмутился Витька, — дайте мне запас, я и сам высажусь.
— Да ведь ты не капитан.
— Ладно вам болтать, — примиряюще сказал Сёмка, — лучше поедим…
— Нельзя, — решительно воспротивился Спартак. — Надо экономить.
— Да зачем?
— Зачем, зачем… Нам же пять дней плыть.
— Пя-ять дней! — ужаснулся Сёмка.
— Ясно, пять. Тридцать же километров… И потом на кораблях всегда плавают долго. Это тебе не на поезде. Вот и соображай. Пищи у нас на пять дней хватит? Нет. Значит, буду выдавать строгую норму. Можете, конечно, есть всякие предметы из свиной кожи. Например, ремни, ботинки… Это — ненормировано… Да ещё скажите спасибо, что пресной воды сколько угодно, а то бы…
— Спасибо!
Витька в негодовании вскочил, причём бриг едва не опрокинулся. Он снова упал на банку, выхватил у Сёмки весло.
— Ботинки, да?! Взять вот, огреть веслом по башке, чтобы полетел вверх тормашками! Ботинки! Ха! Тоже капитан называется. Чего же ты раньше не сказал, мы бы еды больше взяли!..
Бунтарь устало отбросил весло.
— Ну его, Сёмка! Развязывай узелок, давай колбасу.
Сёмка нагнулся, намереваясь взять узелок из-под кормовой банки.
— Стой, Нерушимый Утёс! — торжественно провозгласил капитан. — Подожди.
Он оглядел команду и укоризненно покачал головой.
— Эх, вы-ы!.. Сначала хоть бы бунтовать-то научились… Кто же так бунтует? Никто так не бунтует. Первым делом надо захватить пороховой погреб и арсенал. Вот как надо. А они сразу за колбасу…
Однако на команду мало подействовало это вразумляющее указание. Она расправилась бы с колбасой вопреки всяким морским традициям. На её стороне была сила, даже Пират изменил хозяину и перешёл на сторону восставших. Но в самый последний момент раздался радостный вопль капитана:
— Земля!
Вероятно, впервые за всю историю мореплавания это магическое слово не вызвало ликования среди команды. Сёмка с Витькой недоуменно огляделись по сторонам. Ну, земля, ну и что же… Известно — берега. Чему тут особенно радоваться?